Ювенильное море

— Тогда мы возьмем шефство над вашим совхозом!—
провозгласил секретарь ячейки.
— Ладно,— согласилась Босталоева.— Вы помогите нам
организовать в совхозе учебный комбинат. Нам хочется достать
ювенильное море, тогда мы нарожаем миллионы телят, и вы не
успеете поесть наше мясо… Но вперед нам нужно сто пастухов
сделать инженерами.
— Ювенильное море!— вскричал секретарь, сам не зная, что
это такое, но чувствуя, что это хорошо.— Мы добьемся через
крайком в порядке шефства, чтоб теперь же у вас был технический
комбинат!
— Нам нужна электротехника, гидрология и наука о мясном
животноводстве,— говорила Босталоева,— плюс еще общая
подготовка…
— Даю!— радовался секретарь.— Сегодня же поставлю
шефство на ячейке и на общем собрании. Обними меня.
Босталоева обняла это худое тело, выгорающее сразу от всех
лучших причин, какие есть в жизни.
— Достань мне электрические печи для коровников,— скромно
улыбнулась Босталоева, не переставая оглядывать секретаря,— и
арматуру для них, и наружные изоляторы, и еще кое-что… На
тебе спецификацию.
— Печей нету нигде,— отказал секретарь, уходя в
сторону.— Через месяц у нас будет практика в конструкторских
мастерских: сделаем через два месяца в порядке шефства, давай
спецификацию! Тебе не поздно?
— Ладно,— разрешила Босталоева,— мне даже рано, мне
нужно к зиме.
Она ушла; секретарь склонил голову к столу и перестал
чувствовать в сердце интерес к окружающим фактам.
— Буду шефствовать!— с горем выступающих слез воскликнул
он и стал провертывать на столе текущие дела.
В тот день Босталоева уехала на подводе в леспромхоз. У нее
появилось целесообразное желание — завести себе повсюду шефов,
чтобы обратиться к сердцу рабочего класса и тронуть его.
В леспромхозе Босталоева прожила целую декаду, прежде чем
успела добиться любви к «Родительским Дворикам» у всего
треугольника. Однако же директор леспромхоза решил упрочить
свою симпатию к мясосовхозу чем-нибудь более выдающимся, чем
одно симпатичное настроение. И он написал двустороннее шефское
обязательство, по которому леспромхоз немедленно отправлял в
совхоз бревна, доски, брусья, оболонки и различные жерди, а
совхоз ежемесячно должен отгружать леспромхозу по две тонны
мяса, в качестве добровольного угощения!
Но когда вопрос о шефстве был поставлен на коллективное
размышление рабочих, Босталоева объявила, что она согласна
угощать рабочих, но только чтобы директор не ел ее мяса, потому
что он допустил в подходе к шефству оппортунистическую
практику, а она оппортунистов питать не хочет
— она не гнилая либералка.
Сидевшее собрание встало наполовину при этих словах и
отказалось есть даровое мясо Босталоевой, вымученное из нее
директором.

Сидевшее собрание встало наполовину при этих словах и
отказалось есть даровое мясо Босталоевой, вымученное из нее
директором. Председатель профкома произнес свою речь, где он
уничтожил всякий факт нищенства и угощенчества, в которых
рабочий класс никогда не понуждается.
Директор, пока слушал, уже успел написать в блокноте
черновик признания своей правой, деляческой ошибки. На квартире
он не спал всю ночь; он глядел через одинарное окно в тьму
лесов, слушал голоса полуночных птиц и ожидал от тишины природы
смирения своих тревожных чувств; но и тут он не мог
успокоиться, поскольку такое отношение к природе есть лишь
натурфилософия — мировоззрение кулака, а не диалектика. На
рассвете директор вышел в контору и там написал чернилами
раскаяние в одной ошибке и ордер на отправку «Родительским
Дворикам» лесоматериалов в полуторном количестве против того,
что просила Босталоева.
К вечеру того же дня Босталоева приехала обратно в
крайцентр. Она уже тосковала по совхозу, у нее даже болел
иногда живот от страха, что в «Родительских Двориках»
что-нибудь случится. У Босталоевой осталась теперь одна забота
— заказать пресс для приготовления навозных брикетов, а потом
уехать в степь. Промучившись целый ряд суток по всему кругу
учреждений, Босталоева не нашла себе такого сочувствия, чтобы
ей дали предметы для устройства пресса, и притом во внеплановом
порядке. В горе своем Босталоева прошла в крайком партии. Там
ее принял третий секретарь крайкома, старик, паровозный
машинист; он пил чай с домашним пирогом и старался вообразить
себе ясно этот пресс, делающий топливо из животных нечистот.
— Хорошо,— сказал в заключение старик, представив себе
жмущую машину пресса.— Зачем ты шаталась по всему нашему
бюрократизму, кустарная дурочка! Ты бы зашла ко мне сразу.
Старший машинист позвонил по телефону в Институт
Неизвестных Топливных Масс и велел помочь «одной девице» жечь
коровье добро, а вечером пусть институт сообщит ему на квартиру
свое исполнение.
— Ступай теперь, умница, в этот институт,— сказал
секретарь.— Там ребята тебе сделают пресс… Спроси инженера
Гофт, это мой помощник -не здесь, а на паровозе… Если
обидишься на что-нибудь, зайди опять ко мне.
По уходе Босталоевой секретарь долго был доволен: старый
механик почувствовал, что ушедшая девушка носила в своей голове
миллион тонн нового топлива. Доев домашний пирог, он пошел к
первому секретарю краевого комитета и сказал ему, что настала
пора обратить в топливо все животные извержения, лежащие на
площади края. Первый секретарь согласился подумать над этой
задачей в текущих делах бюро.