Ты согласна?
Федератовна почувствовала было тоску, но сознание враз
справилось в ней с ничтожным чувством личности, и она сказала:
— Согласуй с директором и пиши путевку, товарищ
Определеннов… Либо социализм, либо нет — ведь вот вопрос-то!
Отвернувшись, Федератовна, как всякая рядовая бабка из
масс, вытерла в знак огорчения свои глаза краем кофты — она
чувствовала свое расставание с Босталоевой.
— Ты это что?— спросил Определеннов.
— Ты пиши, ты пиши наше партийное — а это мое, старое
бабье, выходит наружу.
— Да то-то!— сказал Определеннов, предначертывая какую-то
повестку дня.— А я думал, ты горюешь о чем-то.
— Да то ништ не горюю, да то ништ не скучаю!— закричала
вдруг Федератовна.— Иль я безгрудая, бездушная, нездешняя
какая!.. Родные мои Дворики, Надюшка моя, товарищ Босталоева,
отымает меня Умрищев-злодей, уж смеркается сердце мое,
схоронилися вы за дорогою.. .— и, склонившись плачущим лицом
на стол секретаря, старуха заголосила на весь районный центр.
Через час терпеливый Определеннов спросил у нее:
— Ну как, бабушка?
— Обсохла уж,— ответила Федератовна.— Давай инструкцию
на ликвидацию умрищевской школки.
Определеннов длительно улыбнулся и не стал учить умную и
чувствительную старушку, поскольку она сама уже постигла все.
x x x
Надежда Босталоева возвратилась в «Родительские Дворики».
Она приехала тихо, в вечерние часы, на подводе привокзального
единоличника.
Не доезжая двух верст, Босталоева остановилась. В совхозе
стояла неизвестная башня, емкая и полезная по виду, хотя и
невысокая по размеру. Закат солнца освещал темный материал
местного происхождения, из которого была построена башня. Кроме
башни в совхозе был еще огромной силы и величины ветряк, при
этом он крутился сейчас в пустоте совершенно тихого воздуха.
Подъехав еще ближе, Босталоева убедилась что землебитных
жилых домов в совхозе уже нет, и также не было никаких других
следов прежних обжитых «Родительских Двориков»— ни шелюги, ни
знакомых предметов в виде тропинок, лопухов и самородных
камней, доставленных сюда неизвестной силой,— теперь была лишь
развороченная грузная земля, как битва, оставленная погибшими
бойцами.
— Что здесь такое?— с испугом спросила Босталоева.— Где
же мой совхоз?
Возчик-единоличник объяснил ей, что совхоз должен быть тут.
— А это просто какие-то факторы!— сказал возчик на башню
и мельницу.-Теперь ведь много факторов в степи, а я живу около
транспорта, я отсюда дальний. Транспорт, тот я знаю: тара 414
пудов, нетто, диаметр шейки, тормоз Казанцева, закрой поддувало
и сифон, автоблокировка; три свистка
— дай ручные тормоза; два — освободи обратно; багаж принимается при
наличии проездного билета. А степь я не люблю: это место для меня как-то
почти что маловероятное, я люблю больше всего вагоны парового отопления
и еще сторожевые будки.
Транспорт, тот я знаю: тара 414
пудов, нетто, диаметр шейки, тормоз Казанцева, закрой поддувало
и сифон, автоблокировка; три свистка
— дай ручные тормоза; два — освободи обратно; багаж принимается при
наличии проездного билета. А степь я не люблю: это место для меня как-то
почти что маловероятное, я люблю больше всего вагоны парового отопления
и еще сторожевые будки. В будках хорошо живется сторожевому человеку:
кругом тихо, работы мало, мимо поезда мчатся, выйди и стой себе с
сигналом, а потом осмотри свой участок и заваривай себе кашу…
Босталоева со вниманием посмотрела на этого случайного,
преходящего для нее человека: как велика жизнь, подумала она, и
в каких маленьких местах она приютилась и надеется…
В снесенном совхозе ходили четыре вола по взбугренной почве
и крутили мельницу наоборот, то есть не текущий воздух вертел
снасть, а живая сила вращала внизу крылья в воздухе. Босталоева
с удивлением спросила у Кемаля, радостно созерцавшего такое
разорение, что это означает.
Кемаль, назначенный к этому дню секретарем ячейки, подал
Босталоевой разросшуюся от работы руку и сказал:
— Это мы притирку частей делаем, чтоб механизм обыгрался
на ходу: новый паровоз тоже сам себя сначала не тянет, пока не
обкатается…
Около мельницы гонял волов инженер Вермо, обнищавший в
одежде и успевший постареть за истекшее время. Он было
обрадовался, что видит Босталоеву, но вдруг задумался другим
нагрянувшим на него сомнением.
— Надежда Михайловна,— сказал он,— что, если мы
ликвидируем всех пастухов, а коров поручим быкам. Високовский
мне говорил, что бык — это умник, если его приучить к
ответственности: субъективно бык будет защитником коров, а
объективно — нашим пастухом! Штатное многолюдство
— это отсталость, Надежда Михайловна: нам надо поменьше людей в
республике — слишком много работы… Федератовна арестовала кулацких
пастухов, а нам их теперь негде держать — их связал Климент веревкой от
бегства и увел в районную тюрьму. Говорят, пастушьи бабы защекотали
Климента в степи, а бабьи мужья разбежались. Динамо-машину мы получили,
но без вас было скучно…
Инженер говорил что попало, пробрасывая сквозь ум свою
скопившуюся тоску. Босталоева ничего не ответила Вермо: она
настолько утомилась от своих действий в городе, от впечатлений
исторической жизни, от своего сердца, отягощенного заглушенной
страстью, что уснула вскоре в тени неизвестной башни, молчаливо
обидевшись на всех.
Проснулась она вечером, покрытая от росы и ночного холода
разной одеждой.
Вблизи от Босталоевой сидели шестнадцать человек, среди них
были Кемаль, Вермо и Високовский, и все они ели пищу из одного
котла.
— Сломали весь совхоз, а сами кашу едят!— сказала
Босталоева.-Сволочи какие!.. Кто из вас первый начал землю
здесь рыть, здоровы ли гурты; где Федератовна-старушка?..
Кемаль, ты за чем тут глядел, кто эти люди сидят? Я прямо
удивляюсь: какие вы малолетние! А я думала, вы и вправду
коммунисты!
— Мы-то?— прохаркнувшись от мелкой каши с молоком,
произнес Кемаль.