— Случайно, — объяснил он после паузы. — Тэйсин-сан хранил ящик у себя в шкафу, и когда госпожа Итимура вытаскивала оттуда мокрые одеяла, он вылетел и разбился о стену.
— О нет! — воскликнула Мисако. — И все рассыпалось?
— Нет, — успокоил ее Конэн, — разбилась только коробка, оболочка из ткани осталась.
— И где она теперь?
Священник раздавил крошечный окурок в пепельнице.
— Там же, где и раньше, в помещении за алтарем.
— Я сама виновата, — горестно вздохнула Мисако, поднимаясь на ноги. — Давно пора переложить прах в настоящую урну.
Конэн жестом остановил ее.
— Я уже обо всем позаботился.
— Каким образом?
— Обратился к директору похоронного бюро. Он приехал в храм, мы открыли шелковое фуросики, убрали обломки ящика и переложили прах в пустую металлическую урну, которую нашли там же на полках. Директор сказал, что теперь все в порядке, и даже не взял денег за услуги.
Вздохнув с облегчением, Мисако снова опустилась на колени.
— Очень любезно с его стороны… Спасибо, Конэн-сан, вы очень внимательны.
Вздохнув с облегчением, Мисако снова опустилась на колени.
— Очень любезно с его стороны… Спасибо, Конэн-сан, вы очень внимательны.
Священник даже не улыбнулся в ответ на похвалу. Обратив на Мисако бесстрастный взгляд, он произнес:
— Не стоит благодарности. Это моя работа.
Вечером Мисако вновь зашла в палату к Тэйсину.
Лицо ее сияло, на сердце было радостно и спокойно. Они беседовали легко и непринужденно, как старые друзья. Мисако даже смогла, нисколько не смущаясь, рассказать о разрыве с мужем и о том, что теперь живет у бывшей школьной подруги и работает вместе с ней.
— У нее теперь модное ателье, известное всему Токио.
— Вот как? — с уважением кивнул Тэйсин, поплотнее закутываясь в одеяло.
Личные неприятности Мисако немало его огорчили, но само сознание того, что он разговаривает о таких почти интимных вещах с внучкой любимого Учителя, наполняло его сердце гордостью. Темноту разгоняли лишь снежные отблески в окне, в палате было тихо и как-то особенно уютно. Беседа велась почти шепотом, словно дети тайком от взрослых делились секретами.
Мисако поведала священнику о своем визите в храм и о том, что успел сделать его помощник. Тэйсин с облегчением вздохнул, радуясь, что храм во время его болезни находится в надежных руках.
— Тэйсин-сан, — вдруг спросила Мисако, — зачем вы спали с открытым окном?
Лицо монаха вспыхнуло от крайнего смущения. Потом он по-детски улыбнулся.
— Я хотел измениться. В старину так воспитывали детей в самурайских семьях. Мне казалось, что это сделает меня сильнее.
— А урну спрятали в шкаф тоже поэтому?
Он покачал головой.
— Нет, просто хотел спрятать понадежнее. Теперь я понимаю, что совершил ошибку… Похоже, вся моя жизнь состоит из одних ошибок.
— Неправда! — запротестовала Мисако. — Вы очень многое делаете правильно. Мама очень хвалила ваши записи… Вспомните, какую важную информацию вы отыскали о погибшей девушке. Когда-нибудь благодаря вам мы сможем похоронить ее в могиле предков.
— Вы думаете, получится? — оживился монах.
— Во всяком случае, ваше открытие — большой шаг вперед, Вот выздоровеете и снова займетесь расследованием.
— По правде говоря, я не знаю, что делать дальше, — признался он.
— Сейчас вам прежде всего надо лечь и поспать, — мягко произнесла Мисако, — а чтобы вы больше не боялись моей матери, я пока заберу урну с собой в Токио. Займемся этим делом вместе, когда вы окончательно встанете на ноги.
— Хай, — почтительно кивнул монах, послушно укладываясь на подушку.
Мисако пожелала ему спокойной ночи и отправилась домой. Время ночных дежурств окончилось. Больной окончательно пошел на поправку.
Неприятности начались даже быстрее, чем могла предположить тетушка Тегути. Интервью Сатико было записано на пленку и еще только планировалось к показу, а один из операторов уже упомянул о нем в разговоре с репортершей какой-то бульварной газетенки. Девушка мечтала сама попасть на телевидение, но для этого нужна была сенсация, и она решила на всякий случай как следует покопаться в прошлом восходящей звезды модельного бизнеса. Охотнице до жареных фактов легко удалось проследить путь Сатико от скромной лавочки, торговавшей кимоно, до богатого ателье для иностранцев в Иокогаме. Впрочем, дела тетки Сатико с тех пор пошли под гору, и она была только рада лишнему поводу пожаловаться на заносчивую племянницу. Сентиментальная история о бедной полуграмотной крестьянке, принятой в дело из милости и отплатившей своим покровителям черной неблагодарностью, была за прошедшие годы отшлифована до блеска. Заканчивалась она тем, как наглая нищенка, сбежав от родственников искать счастья в Токио, скатилась, чего и следовало ожидать, на самое дно и стала обыкновенной уличной девкой.
— Прошу прощения, — возразила исследовательница грязного белья, — но госпожа Кимура — фигура очень известная в мире моды. Она даже говорит по-французски…
— Это я показала ей, как шить одежду, — перебила тетка, презрительно скривив губы, — а по-французски она выучилась лопотать в Париже, где была содержанкой у какого-то торговца.
Номер с «сенсацией» появился на прилавках за день до того, как должно было быть показано интервью. В тот вечер руководители программ долго совещались в задней комнате своего любимого ресторана и после принятого в изобилии сакэ решили все-таки пустить ролик, дополнив его телефонным комментарием героини сюжета по поводу статьи. Сатико согласилась, что так разрешить ситуацию будет легче всего.