— Пойдемте, Тэйсин-сан, — мягко обратился к нему Кэнсё. — Я провожу вас в вашу комнату, вы ляжете в постель и отдохнете как следует. Здесь не нужно спать.
Толстяк растерянно моргнул и с трудом поднялся на ноги, опираясь на руку высокого монаха.
— Спасибо, — пробормотал он и поплелся к себе.
Туманная дымка окружала долговязую фигуру Кэнсё, словно марлевая завеса.
Туманная дымка окружала долговязую фигуру Кэнсё, словно марлевая завеса. Поднявшись на башню, он повернулся к колоколу и склонил голову в молитве. Слова механически срывались с губ, почти не оставляя следов в сознании. Мысли бились, словно в клетке, среди событий вчерашнего дня. Энергия пульсировала в теле, не находя выхода и вызывая болезненное чувство. Неожиданная смерть Учителя, страдания Мисако, его собственная вина… И зачем только он поддержал желание Мисако участвовать в церемонии! Почему не предвидел опасность? Перед глазами стояло лицо молодой женщины, которая, очнувшись, нашла рядом с собой мертвого деда. Ужасно, ужасно! А ведь все могло сложиться иначе! Если бы…
Несмотря на утренний холод, все тело горело, как ошпаренное кипятком. Оттягивая ворот кимоно, монах по очереди высвободил руки и сбросил одежду с плеч. Оставшись обнаженным до пояса, он неподвижно застыл перед колоколом. Сжатые кулаки побелели от напряжения, худые ребра торчали наружу, лицо сжалось в маску разъяренного самурая, готового поднять меч. С утробным рыком он схватил веревку, качнул тяжелый брус и изо всех сил обрушил его на начищенную бронзовую поверхность. Колокол оглушительно взревел, словно протестуя. «Если бы! — крикнул монах в темноту. — Если бы!» Яростно дергая веревку, он бил снова и снова, даже не выжидая положенных полутора секунд между ударами, выпуская наружу накопившуюся энергию. Колокол отвечал мощным волнующимся гулом. Лишь к шестому удару возбуждение Кэнсё начало утихать, и звучание приобрело знакомый мелодичный тон.
Тяжело переводя дух и обливаясь потом, высокий монах спустился по лестнице во двор и упал на колени. Здесь он принялся колотить в землю кулаками, продолжая отчаянно восклицать: «Если бы! Если бы!» Внезапно сбоку мелькнуло что-то белое — он вздрогнул и резко повернулся, будто собираясь броситься на неведомого врага. Белым пятном оказалась пара носков, надетых на ноги Мисако. Она стояла всего в нескольких шагах, держась за руль велосипеда и вглядываясь сквозь серый туман.
— Кэнсё-сэнсэй! — позвала женщина тихо, словно не веря своим глазам. — Это вы?
— Мисако-сан! — испуганно воскликнул монах, лихорадочно подбирая свисавшее с пояса кимоно и проталкивая руки в рукава. — Как вы? — поспешно добавил он, стараясь скрыть смущение.
— Что вы делаете? Вы же простудитесь! Здесь холодно и сыро.
Он подошел поближе, пристально взглянул на молодую женщину сверху вниз и улыбнулся какой-то болезненной улыбкой.
— Я звонил в колокол, а потом решил сделать несколько упражнений… Думал, никто не видит.
— Колокол звонил неправильно, вы били слишком часто.
— Я знаю, прошу прощения. Наверное, глупо спрашивать, но как вы себя чувствуете?
— Папа не дал мне присутствовать прошлой ночью на отпевании дедушки, и я очень расстроилась.
Мисако развернула велосипед и покатила его, держа за руль, к двери кухни. Священник пошел рядом.
— Хорошо, что он дал вам поспать. Я так волновался…
Она не ответила и, лишь подойдя к высоким ступенькам входа, проговорила, опустив голову, будто обращалась к земле:
— Какой ужас, настоящий кошмар. Хочется проснуться, чтобы все это оказалось сном.
— Хай, я понимаю… Мне следовало отговорить вас идти на ту службу. Если бы… — Голос Кэнсё сорвался. — Простите меня.
Мисако разулась и поднялась на высокую ступеньку. Теперь она могла смотреть в небесно-голубые глаза высокого монаха, не задирая головы.
— Дедушка все затеял из-за моего детского видения. Если бы не я, ничего бы не случилось. — Слезы покатились по ее щекам. — Интересно, что вы теперь скажете о моем так называемом даре? Он вечно доставлял мне одни неприятности, и наконец… вот это.
Священник покаянно склонил голову, лицо его исказилось судорогой боли.
— Нет, вы тут ни при чем, Мисако-сан, я один виноват. Мне следовало предвидеть опасность и удержать вас.
— Так или иначе, дедушку уже не вернуть, — прошептала Мисако и затряслась в рыданиях, уткнувшись лицом монаху в плечо.
Некоторое время Кэнсё стоял неподвижно, словно окаменел, затем неловко обнял ее, крепко зажмурившись, чтобы удержать слезы. Наступило молчание. Наконец Мисако, всхлипнув, отстранилась. Он смотрел на молодую женщину, не в силах выговорить ни слова.
— Я пойду, — тихо сказала она, — мне надо быть с дедушкой.
Мисако повернулась, прошла через ярко освещенную кухню и исчезла в мрачных глубинах храма. Кэнсё продолжал стоять неподвижно. Когда силы вернулись к нему, он переступил порог и, сделав шаг, остановился в растерянности. Потом, машинально потирая руки, огляделся вокруг, не зная, чем заняться. Взгляд его привлек большой алюминиевый чайник, блестевший в свете голой лампочки под потолком.
— Соо да! Заварю-ка я чай, — воскликнул он, обращаясь к старинным круглым часам на стене. — Самое время. Мисако-сан замерзла, ей нужно согреться.