— Я отдал необходимые распоряжения, — сказал он, — чтобы всю мебель и крупные предметы, входившие в состав приданого, аккуратно упаковали и перевезли на мой собственный склад, где они будут оставаться до получения ваших указаний.
Женщины слушали внимательно, со строгими лицами, оставаясь в формальной позе.
— Кроме того, я понимаю, — продолжал дядя, обращаясь к Кэйко, — что в доме осталось много личных вещей Мисако-сан, которые она предпочла бы упаковать сама, и поэтому распорядился, чтобы Хидео и его о отсутствовали в следующую субботу и воскресенье.
— Кроме того, я понимаю, — продолжал дядя, обращаясь к Кэйко, — что в доме осталось много личных вещей Мисако-сан, которые она предпочла бы упаковать сама, и поэтому распорядился, чтобы Хидео и его о отсутствовали в следующую субботу и воскресенье.
Кэйко опустила глаза и наклонила голову, выражая глубокое сожаление.
— Мы не хотели бы доставлять беспокойство госпоже Имаи, — сказала она.
— Не волнуйтесь, — заверил дядя. — Чтобы избежать каких-либо неудобств, в следующие выходные я отправлю вдову покойного брата на горячие источники вместе с ее сестрой. Несчастная женщина сама сильно пострадала от необдуманных действий сына и будет только рада возможности отдохнуть.
Мисако с матерью слушали в почтительном молчании, не решаясь даже переглянуться.
— Что касается Хидео, — голос Будды зазвенел от возмущения, — то ему я запретил появляться дома в субботу и воскресенье. Доверенный сотрудник компании окажет любую помощь, которая может потребоваться Мисако-сан.
Отвесив низкий поклон, Кэйко сказала, что вполне удовлетворена принятыми мерами. Она извинилась за резкий тон своего письма, объяснив его волнением за судьбу дочери.
Внушительно откашлявшись, Будда вытер вспотевший лоб белоснежным льняным платком. Потом поблагодарил Кэйко-сан, привлекшую его внимание к творившейся несправедливости, и заявил, что желает в меру своих скромных сил возместить ущерб от имени семьи Имаи. Достав из кармана безупречного пиджака конверт из рисовой бумаги ручной работы, он с поклоном положил его на татами перед женщинами. На конверте изящными мазками кисти было выведено имя Мисако. Молодая женщина замялась в нерешительности.
— Мисако-сан, — снова кланяясь, произнес дядя, — я понимаю, что никакая сумма не заменит вам потерянного счастья, но умоляю не отвергать этот скромный знак нашего уважения.
Покраснев от смущения, Мисако поклонилась и шепотом произнесла слова благодарности. Кэйко также поклонилась и сказала как бы между прочим:
— Большое спасибо, господин Имаи. Мы очень ценим вашу заботу. — И тут же, без всякой паузы, предложила гостю еще чаю.
Будда отрицательно покачал головой, объяснив, что ему надо успеть на поезд в шесть тридцать. Женщины проводили его, раскланялись и, дождавшись, когда машина скроется из виду, вздохнули с облегчением. Представление было окончено. Мисако хмурилась, Кэйко иронически улыбалась.
Греясь у котацу, они смотрели на подарки, лежавшие на столе.
— Надеюсь, конфеты вкусные, — хмыкнула Мисако, — и ты не зря затеяла весь этот цирк.
— И ты еще жалуешься! — возмущенно воскликнула мать. — Такой человек приехал с извинениями, я и не ожидала.
Мисако скорчила гримасу.
— Мне все время было не по себе. Так жалко его стало…
— Настоящие мужчины всегда берут на себя ответственность. Он постарался сделать все, что мог, а ты проявляешь неблагодарность. А ну-ка, открой конверт.
Нахмурившись, Мисако осторожно развернула плотную рисовую бумагу. Из конверта выпал чек, подписанный президентом компании. Увидев сумму, она ахнула.
— Два миллиона иен! Ну не унизительно ли выпрашивать деньги, да еще так много!
Кэйко взяла чек и стала внимательно рассматривать.
— Ничего я не выпрашивала, — удовлетворенно произнесла она, — просто дала человеку возможность проявить благородство.
Тем не менее Мисако до самого вечера ходила подавленная, а ночью мучилась кошмарами. Мать она любила, но любое вмешательство в свои личные дела воспринимала с возмущением. Чек на два миллиона раздражал больше всего.
«Ну кто ее просил писать письмо? Теперь ни за что не вернусь сюда жить, а то решит, что может управлять каждым моим шагом.
Как унизительно, когда тебя воспринимают как ребенка».
«Как унизительно, когда муж бросает тебя ради другой женщины», — прозвучал голос где-то глубоко внутри.
«Что поделаешь, прошлого не вернуть», — ответила она сама себе, но внутренний голос не унимался:
«Ты это заслужила. Будь ты нежнее и ласковее, муж бы не отвернулся. А свекровь? Ты не ладила с ней, думала о ней плохо, а он ведь все замечал… Теперь вот ругаешь собственную мать, а где бы ты была без ее советов и поддержки?»
Мисако всхлипнула и уткнулась лицом в подушку. Спокойно уснуть ей удалось лишь под утро, когда из окна донесся знакомый звон колокола.
Поезд до Токио отправлялся в три часа дня, но у Мисако оставались еще дела. Она собиралась зайти в храм, чтобы зажечь палочки сэнко за упокой души деда, а еще забрать урну с прахом, которую решила увезти с собой. Теперь это решение подкреплялось еще и желанием сделать хоть что-то самой, вопреки воле матери.
Конэн поехал совершать обряд, и за храмом приглядывал какой-то старик из прихожан. Он сидел, скрестив ноги, на татами возле жаровни с углями и посасывал крошечную старомодную трубочку, в которую была вертикально вставлена зажженная сигарета. Мисако поболтала с ним минут пять, оставив большую кожаную сумку за дверью, потом извинилась, сказав, что должна почтить память деда. Старик с улыбкой кивнул, довольный, что молодое поколение еще помнит заветы предков.