Она взяла со столика таблетку снотворного и проглотила ее, не запивая. Взгляд ее упал на черный с золотом цилиндрик губной помады, валявшийся там, куда его отбросил Хидео. Она подошла и подняла его, потом погасила свет и села в углу, привалившись к стене.
В памяти что-то забрезжило. Рассказ монаха из Камакуры, что-то о ясновидящем, который отыскал пропавшего мальчика по его вещам. Он вызывал у себя видения, используя вибрации материального объекта. Тогда подробности казались малоинтересными, но теперь… Хорошо бы увидеть любовницу Хидео, поглядеть в глаза той, что украла у нее мужа и носит ребенка, которого должна была родить она, законная жена. Кто эта женщина? Если не простая официантка из бара, то кто-нибудь из новых сотрудниц, иначе где бы он мог ее встретить?
Веки постепенно тяжелели. Мисако стало казаться, что она летит на самолете, поднимаясь, опускаясь и снова взмывая к облакам… Потом наконец снотворное одержало верх, и она впала в подвешенное состояние между сном и явью, крепко сжимая в руке чужую помаду… Обостренное сознание остро улавливало каждый шорох, дуновение, малейший звук, раздававшийся в ночи. По ту сторону плотно закрытых век сиял серебристым светом узкий осколок луны, проникая в таинственные безмолвные глубины разума и сердца. Когда же звон храмового колокола вдали еле слышно возвестил рассвет, Мисако уже спала глубоким сном.
Трень, трень, трень… Снизу доносились звуки трехструнного сямисэна, сопровождаемые мелодичными завываниями госпожи Имаи. Восемь утра, очередной урок классического пения. Минуту-другую Мисако лежала, прислушиваясь. Потом в глаза бросилась губная помада, которая валялась на татами рядом с постелью, блестя в солнечных лучах.
Вчерашний разговор всплыл в памяти. Мисако вскочила, подобрала помаду и принялась тщательно рассматривать. Нет, совсем не дешевая, да и сказано это было вчера только из ревности. Наоборот, дорогая, американская. Она сняла колпачок, прищурилась, увидев цвет, понюхала…
Теперь старенькая преподавательница подпевала ученице. Они повторяли куплет снова и снова, потом послышалось визгливое хихиканье свекрови.
— Чья ты? — Мисако взглянула еще раз на помаду и бросила ее в ящик стола.
Трень, трень, трень… Женщины внизу продолжали тянуть мелодию, всматриваясь в нотные листы, разложенные на татами. «Еще раз!» — командовала старшая, повторяя строчку под аккомпанемент сямисэна. Матушка Имаи старалась как могла. Старушка в кимоно одобрительно кивала головой, хотя хвалить ученицу сегодня было, в общем-то, не за что. Дело в том, что со всеми делами она напрочь забыла, что сегодня урок музыки, и вспомнила, лишь услышав из прихожей жизнерадостное приветствие: «Охае годзаимас! Доброе утро!» К счастью, хоть успела одеться, а удивление удалось скрыть смехом и шутками, чего нельзя было сказать об отсутствии невестки, которая обычно подавала во время урока чай, фрукты и пирожные. Пришлось готовить и подавать все самой.
Завершив урок, старая музыкантша закурила сигарету в ожидании чая и, не удержавшись, спросила, где Мисако.
Матушка Имаи врать не очень-то умела, поэтому ответила уклончиво:
— Бедняжка Мисако-сан не очень хорошо себя чувствует сегодня.
— Утренняя дурнота? — подмигнула учительница, выпустив облако дыма. — Вправе ли я предположить, что вам вскоре предстоит стать бабушкой?
Несчастная госпожа Имаи залилась краской и, заикаясь, выдала еще один уклончивый, но близкий к правде ответ:
— По-видимому. Но Мисако, — поспешно добавила она, — нездорова сегодня по какой-то другой причине.
Музыкантша проницательно улыбнулась.
— Значит, вас все-таки можно поздравить? — Она подняла чашку, словно предлагая тост.
Ее собеседница не могла найти себе место во время этого обмена репликами, с ужасом ожидая, что вот сейчас сверху спустится невестка и получит поздравления по случаю ребенка, которого вынашивает любовница мужа. В полном отчаянии госпожа Имаи, бледная как мел, схватилась обеими руками за грудь, на лбу выступил пот.
— Прошу прощения, сэнсэй, мне тоже что-то сегодня нездоровится. Всю ночь не спала, и голова болит.
— О, вот как! — встревожилась музыкантша.
Меньше всего ей хотелось подхватить какую-нибудь инфекцию. А если это грипп? В этом году он начался рано, кругом полно больных, а в ее возрасте… В две затяжки докурив сигарету, она срочно придумала какую-то отговорку и стала прощаться, спеша оказаться подальше от опасного места.
— Позвоните мне, когда будете хорошо себя чувствовать, и мы договоримся о следующем занятии, — сказала она, запихивая сямисэн в богато вышитый футляр. — Поскорее выздоравливайте.
Проводив учительницу, матушка Имаи почувствовала себя совершенно разбитой. С утра все шло наперекосяк. Эта ужасная сцена между сыном и невесткой… Что теперь будет? Хидео убежал на полчаса раньше обычного, не сказав ни слова. Мисако вообще сегодня еще не выходила, пришлось готовить завтрак. Семья теряет лицо, что уж говорить о каком-то уроке музыки! Она включила телевизор, где шли уроки кулинарии, и устроилась на обычном месте, бессмысленно глядя на экран и утирая лоб платком.
Мисако сбежала вниз, заглянула в столовую, весело пропев: «Доброе утро», и исчезла на кухне. Матушка Имаи с трудом подняла грузное тело из кресла и, переваливаясь на ходу, поспешила следом, вне себя от удивления. Мало того что невестка вырядилась в новый красный шерстяной костюм, так еще и схватила парадные черные туфли на высоком каблуке! Можно подумать, на парадный прием собралась.