Пустыня, летящий в лицо песок и солдаты, бегущие в атаку. Для полного сюрреализма не хватало только прикрученных к нашим импульсным винтовкам штыков и криков «За Родину! За Сталина!».
До спасительной траншеи оставалось пробежать меньше половины расстояния, около сорока метров, когда меня посетило ощущение неправильности.
Мне сложно сформулировать точнее, ибо никогда раньше я не испытывал такого состояния.
Мне сложно сформулировать точнее, ибо никогда раньше я не испытывал такого состояния. Неправильной казалась не та ситуация, в которую я попал, не эта дурацкая «психическая» атака, а…
Мое собственное положение в пространстве.
Подсознание ли это было, интуиция ли, внутренний ли голос, я не знаю. Но словно кто-то забрался внутрь моей головы и вопил, что занимать вертикальное положение мне никак нельзя. Что это неправильно. Что это смертельно опасно.
Ноги подкосились сами, не дожидаясь сознательной команды мозга. Уже падая, я выставил руки перед собой, чтобы смягчить удар.
И как только я оказался на песке, ощущение неправильности исчезло. Теперь все было так, как надо.
Опасность исчезла.
— Ложись! — заорал я своему отделению, но мало кто услышал меня сквозь канонаду учебного боя.
А спустя две секунды системы наведения скорострельной импульсной установки «Смерч» дали сбой, и веер импульсов, до этого бивший над головами бегущих солдат, ударил прямо в людей.
Учения закончились спустя несколько минут, оружие было заглушено и опечатано до прибытия экспертов, а всех уцелевших срочно отправили обратно в казармы. Как выяснилось позже, во время этого учебного штурма погибли семьдесят четыре человека. Легкая броня не защищает от импульса «Смерча». Из моего отделения не выжил никто.
Хреновый из меня получился командир.
Человек — исключительно странное животное.
До своего путешествия в Белиз я никогда не сталкивался с насильственной смертью. Я даже мертвых людей видел только по телевизору, и никогда — в реальной жизни. И сам я почитал себя если не пацифистом, то человеком, разделяющим либеральные ценности. Человеческая жизнь превыше всего и прочее в том же духе. Я даже представить себе не мог, как буду реагировать, когда вокруг меня начнут гибнуть люди.
Но после джунглей Белиза и ночной стрельбы Холдена, после месяцев, проведенных в лабораториях СБА, после побега из этих самых лабораторий и визита во Вселенную неудачников я стал относиться к жизни и смерти куда спокойнее. Возможно, я просто очерствел, возможно, стал смотреть на вещи более философски.
Моя жизнь по-прежнему представляла для меня ценность. И жизни других людей тоже. Но когда рядом случается трагедия, с этим остается только смириться.
Сделать все возможное, чтобы это предотвратить, и принять то, что ты предотвратить не в состоянии.
Банальная мысль, но ее понимание стоило довольно дорого, если измерять цену в человеческих жизнях.
Люди погибли. В том числе погибли люди, которыми я номинально командовал, нес за них ответственность. Мог ли я предположить, что оружие даст сбой? Не мог.
Я выжил только потому, что заранее почувствовал неладное. Я отдал команду «Ложись». Возможно, я опоздал с этой командой на пару секунд. Возможно, ее услышали только те, кто были рядом, и не успели среагировать. Я не виноват в том, что системы связи для сегодняшних учений нам не выдали.
В тот день нас не пустили в столовую, принесли ужин прямо в казарму. В помещении, предназначенном для сорока человек, больше половины коек оставались пустыми.
А вечером меня вызвал к себе капитан Хаксли, местный контрразведчик.
— Как так получилось, что все ваше отделение погибло, а вы остались живы? — Это была первая фраза, которую я от него услышал. Он даже не предложил мне присесть.
— Полагаю, это произошло потому, что система управления огнем дала сбой и «Смерч» начал стрелять по людям, сэр.
— Полагаю, это произошло потому, что система управления огнем дала сбой и «Смерч» начал стрелять по людям, сэр.
— Я не спрашиваю, почему погибли люди, капрал. Я спрашиваю, почему выжили вы сами.
— Вы вменяете мне это в вину, сэр?
— Пока еще нет, капрал. Я просто хочу понять, что произошло.
— Я тоже хотел бы это понять, сэр, — честно сказал я.
— Я видел записи с камер слежения, — сказал капитан. — Вы бросились на землю за полторы секунды до инцидента, что и спасло вам жизнь. Почему?
Полторы секунды? Мне казалось, что все это заняло куда больше времени.
— Я споткнулся, сэр, — сказал я, пытаясь сообразить, с какой точки велось наблюдение и что именно видел контрразведчик.
Надеюсь, камеры не зафиксировали отданной мною команды, и мое спасение можно списать на случайность. Почему-то мне совсем не хотелось откровенничать о своих ощущениях, предшествующих «инциденту».
Вдруг контрразведчик проявит повышенный интерес к моему предчувствию?
Я не желал знать, чем лаборатории военной контрразведки отличаются от лабораторий СБА и отличаются ли они хоть чем-то. Если это профилактическая беседа, то лучше быть скрытным и отрицать все до последней возможности. Если же капитан что-то задумал, я вряд ли смогу на это повлиять.
— Камеры показали, что вы что-то кричали во время падения, капрал. Что это было?