Артистов приветствовали громкими криками. Ленин произнес:
— До’огие това’ищи! Вы уже заняли телег’аф, телефон и телетайп?
Кругом засмеялись. Ленин тоже засмеялся. Хозяин дома встал, вскинул руку и провозгласил:
— Хайль Гитлер!
Мой отец ужасно побледнел, оглянулся на Берию. Тот зловеще сверкнул очками. В них отразилось пламя, тлеющее в углях, над которыми изнемогали шашлыки. Отец вяло отмахнул рукой и пробормотал:
— Зиг хайль.
— Ну-ка подвинься, — сказал моей соседке какой-то мятый, совершенно неуместный здесь человечек в сером. Он извлек фотоаппарат и начал делать фотографии.
— Речь, фюрер! — подбадривал отца хозяин дома.
Отец молча глядел на него. Он думал о шашлыках. Потом вдруг встретился глазами с Годуновым. Годунов сразу все понял и захлопотал:
— Фюрер сегодня не в духе!
— Что, фюреру нечего сказать своему народу? Ну ты даешь! — ответил Годунову хозяин дома. — Народ, может быть, хочет слышать!
— Фюреру всегда есть что сказать своему народу, — согласился Годунов.
Отец опять махнул рукой и сказал:
— Зиг хайль!
Годунов шевельнул губами, подавая отцу знак.
— Народ! — неожиданно выкрикнул отец. — Мы вместе идем к победе!
— Эй, так не годится!.. — протянул один из гостей. — А чё он по-русски? Фюрер пусть по-немецки!
Две девицы рядом со мной начали громко выкрикивать: «Фю-рер! Фю-рер! По-не-мец-ки!» И хлопать в ладоши.
Отец замешкался на миг, а потом вдруг покраснел почти до черноты и начал верещать на каком-то кошмарном, несуществующем языке. Этот язык состоял сплошь из шипящих, и все слова в нем были очень короткие.
Когда он закончил и опять махнул рукой, кругом началось настоящее сумасшествие. Гости вопили «Хайль Гитлер!» и вскидывали руку в нацистском приветствии, причем один случайно угодил в глаз другому, потому что они размахивали руками во все стороны.
Одна девица вскочила и завизжала:
— Хочу ребенка от Гитлера!
Но никто не засмеялся, и она, хохоча сама, уселась на место.
Хозяин дома обнял отца и велел фотографу сделать не менее десятка снимков. Он настойчиво поил отца водкой, хотя отец отнекивался и ссылался на то, что фюрер ведет трезвый образ жизни.
— Да брось ты, — лениво говорил ему хозяин дома, — фюрер, он тоже…
Я незаметно заснула. Когда Годунов разбудил меня, была уже ночь. В лесочке никого не было, людоедский костер погас.
Когда Годунов разбудил меня, была уже ночь. В лесочке никого не было, людоедский костер погас.
— Папа! — сказала я и заплакала.
— Идем. — Годунов взял меня на руки и понес.
В машине уже находились участники шоу. Я бросилась к отцу и залезла к нему на колени. От него пахло водкой, чужим одеколоном и луком. Годунов сел за руль.
— Да, кстати, — сказал он, что-то вспомнив. И, обернувшись, вручил отцу полиэтиленовый пакет. — Я тут наснимал мясо с шампуров, бери. Дочку угостишь.
Отец принял пакет дрогнувшей рукой. Другую руку он положил мне на спину.
* * *
Отец не знал немецкого языка. Усы у него выросли уже через неделю, но с языком проблема оставалась. Впрочем, неунывающий Годунов считал, что вполне можно обойтись тем псевдонемецким, который так удачно имитировал отец во время своего первого выступления.
Годунов заехал к нам домой на следующий день после отцовского дебюта.
Постоял, потоптался на пороге, потом ввалился в квартиру и с веселой бесцеремонностью оглядел наши засаленные обои, потемневший паркет и люстру, где горела только одна лампочка.
Отец мыл посуду, поэтому вышел встречать Годунова, не снимая фартука.
— Был бы ты, Сергей Степаныч, дамой, приехал бы с цветами, — сказал Годунов. — Дебют как у премьерши. Рита Хейворт, все влюблены! Только девчонку с собой больше не бери. Мало ли что. Это все-таки шоу для взрослых.
— А куда я ее дену? — спросил отец удивленно и посмотрел в мою сторону.
— Куда хочешь. Приучи дома сидеть. Закроешь дверь получше, телевизор ей включи, мультики, и пусть сидит. У нас на работе всякое случается. Ты что, не понимаешь? Маленький? Хорошо, вчера были ребята нормальные, а бывает ведь… — Он понизил голос. — Могут и тухлыми помидорами забросать. Ну, помидоров в наших широтах немного, а вот картошка… Не веришь?
— Я теперь всему верю, — сказал отец. — Пройдешь сядешь?
— Да нет, я на минутку. Проведать, узнать, как дела. Не остыло желание работать?
— Нет, — хмуро ответил отец.
— Понравилось мясо? — продолжал Годунов.
Отец не ответил.
— Да брось ты, не оставлять же было… Проще гляди, Степаныч. Это ведь не объедки, нормальные куски.
— А что, — подступил отец, — действительно могут забросать тухлятиной?
— Запросто, — небрежно отозвался Годунов. — У Завирейко даже нарочно гнилые овощи зрителями раздают. Перед входом. Он на базе закупает по цене компоста. Популист дешевый. — Годунов скривился с презрением. — И под всё идеи подводит! Мол, при Гитлере в кафешках актеры жидов изображали, чтобы в народе ненависть подогревать, — ну а теперь обратная картина.
Отец сжал губы.
— Я до шоу с тухлятиной не опускаюсь, — добавил Годунов утешающим тоном, — но кто же знает, что людям в голову взбредет! Знаешь анекдот: двойник Фанни Каплан стреляет в двойника Ленина… Ладно, я тебе тут кое-какие книжечки про Адольфа принес, подчитай литературку.