Она задумалась, чуть улыбнулась, дотронулась зубочисткой до уголка рта.
Я ждал. И, пользуясь тем, что она разглядывает меня, разглядывал, в свою очередь, ее.
Она совершенно очевидно принадлежала к числу офисных леди. Маленькая должность, но не референт, чуть повыше. Маленькая — самостоятельная — должность. Не больше тридцати. Лицо ухоженно привяло, как и обычно у женщин, которые регулярно пользуются дорогой косметикой, обязанной навечно сохранить их молодость.
Если она переварит «Эдуарда», то приглашу ее на свидание. На какое-нибудь смешное свидание, совсем детское, вроде похода в кино.
Наконец-то я сумел рассмотреть свое отражение в никелированной отделке стены — оно все время скользило и плавало, распадаясь то на полосы, то на нескольких двойников сразу.
Я выглядел как мужчина средних лет — вероятно, ровесник моей новой приятельницы. Внимательные светлые глаза. Полноватый. Про таких, кажется, говорят «рыхлый».
По тому, как она улыбалась, я понимал, что она находит меня симпатичным. И еще одно слово назойливо крутилось у меня в голове: «безопасный». Она не видит во мне никакой возможной опасности для себя. Как и многие женщины до нее. Я так до сих пор и не решил, как относиться к этому впечатлению: считать его комплиментом или обижаться.
На всякий случай сразу скажу, что я — не маньяк. Я не убиваю своих случайных знакомых и не прячу их тела в полиэтиленовых мешках по свалкам и необитаемым подвалам.
Я постоянно знакомлюсь с женщинами и, как правило, заканчиваю день в одной постели с ними.
Это их свободный выбор. Никого ни к чему не принуждают. Они сами хотят со мной переспать. Наутро они уходят. Одни прощаются долго и нежно, уверяют, что «все было чудесно» и что «когда-нибудь стоит повторить»; другие — выскальзывают из моего дома бесшумно, оставив после себя невесомый поцелуй и запах кофе (который они варят только для себя и потом никогда не моют чашек); третьи пытаются установить более стабильные отношения: «Может быть, попробуем?» Я не препятствую ни первым, ни вторым, ни третьим.
В конце концов всё имеет одинаковый финал: они уходят.
Я подманиваю женщин, но не удерживаю их.
По сравнению с Дракулой я, конечно, абсолютно не опасен.
Моя внешность доставляет мне немало хлопот.
Любите ли вы гостиницы? Я — очень. Этот несравненный миг, когда ты открываешь дверь в номер и не знаешь, что ожидает тебя внутри. То есть приблизительное знание у тебя, конечно, имеется: кровать, тумбочка, графин, который ни в коем случае нельзя разбить… Но — какие они? Как расставлены? Какого цвета покрывало? Как сложено белье — уголком или прямоугольником?
А что окажется за окном, занавешенным гостиничной тюлевой занавеской? Вид на волейбольную площадку, на «парковый массив» со спрятанным в глубине грилем, на столовую? Я всегда ожидаю чуда. Я не удивился бы, отдернув штору и увидев за окном сияющее море. Но и волейбольная площадка меня неизменно радует. Не говоря уж о парковом массиве с грилем.
Приблизительно то же самое происходит с моей внешностью, когда я встречаю новую женщину. Я никогда заранее не знаю, каким буду выглядеть в ее глазах. Для того чтобы понять это, мне необходимо увидеть свое отражение в любом блестящем предмете, расположенном поблизости от нее.
Разумеется, я заранее знаю, что на моем лице окажутся глаза, нос, щеки, подбородок и прочие аксессуары, но здесь, как и в произведении искусства (не говоря уж о гостиничном номере), важно не что , а как.
Ибо в искусстве форма и есть содержание.
Внешность обычно диктует мне и выбор очередного имени. Рыхлый белобрысый мужчина — немного тряпковатый, но безопасный (что важнее всего!) — мог быть либо Игорем, либо Эдуардом. Я выбрал Эдуарда и стал ждать: что выберет она.
Она сказала:
— Лично мне нравится первое объяснение. Должно быть, ваши родители были очень молоды, очень влюблены друг в друга и жутко счастливы, если назвали вас так экзотически.
— Хорошо. Теперь ваша очередь. Отвечайте на мой вопрос.
— В таком случае, меня зовут Татьяна.
Я молчал.
Она чуть склонила голову набок и улыбнулась. В уголке ее рта засохла капелька кетчупа. Я машинально обтер ей губы, как делал это с моей младшей сестрой, когда та была еще маленькой.
Она засмеялась:
— У меня такое ощущение, что мы знакомы с вами тысячу лет. Может быть, даже родственники.
Я все еще молчал.
Она вдруг обеспокоилась:
— Что-то не так? Вы, наверное, торопитесь?
Ну конечно. «Безопасный» мужчина. И тряпка к тому же. У него не хватит мужества сказать женщине, что разговор окончен и пора расходиться.
— Нет, Татьяна, я никуда не спешу, — сказал я, чтобы успокоить ее. — Если только вы не спешите.
Она покачала головой.
— Хорошо, — кивнул я. И снова замолчал.
— А что не так? — Она опять улыбнулась. — Вам не нравится имя Татьяна? Предпочли бы Гризельду или Бьенпенсанту?
— Ваше имя меня вполне устраивает, — сказал я, — просто это не ответ на мой вопрос.
Она чуть нахмурилась.
— А какой вопрос вы задавали?
— Я спрашивал насчет зеркал и места человека во вселенной.
— Ах, это! — Она весело улыбнулась и повертелась на табурете, туда-сюда, туда-сюда.
— Ах, это! — Она весело улыбнулась и повертелась на табурете, туда-сюда, туда-сюда. Несомненно, на работе у нее такой же вертящийся стул. Чрезвычайно гармонирует с ее фигурой. Они как бы созданы друг для друга.