Он вообще большую часть времени занимался своим гримом, а с нами почти не разговаривал, что всех устраивало. У него имелся специальный сундучок, где хранилось целое море всяких измазанных красками коробочек. Меня, кстати, эти коробочки совершенно не привлекали, они выглядели как-то чумазо. В отличие от подушечки из гроба.
Изобретательный Годунов готовил новое шоу: «Певец Каракоров в музее мадам Тюссо». Адольф и все остальные артисты должны были изображать восковые фигуры, а Каракорову предстояло ходить среди них и петь разные злободневные песенки.
В шоу «Каракоров в музее мадам Тюссо» участвовала и я. Для меня раздобыли платье с кринолином. Оно пахло старым диваном и всегда было немного влажное, но мне ужасно нравилось. Оно было жемчужно-серое, с зеленым лифом и глубоким вырезом. У меня уже формировалась грудь. Годунов велел мне купить бюстгальтер на два размера больше, чем требовалось, и набить его ватой.
— А кем я буду? — спросила я. — Адольф говорит, что необходимо представлять себе образ изнутри. По Станиславскому. А Каракоров с ним спорит. Говорит, что таких персонажей, как Адольф Гитлер или Филипп Каракоров, можно изображать только снаружи, в виде отношения к ним. По вахтанговской школе.
Годунов задумался.
— Понимаешь, — медленно проговорил он, — твоя роль чрезвычайно важна. Музей мадам Тюссо содержит множество экспонатов. Там изображены самые разные персонажи мировой истории и литературы. И ты должна будешь как бы воплощать весь музей, в целом.
— Я буду дух музея? — уточнила я.
— Скорее, его плоть, — сказал Годунов. — Все те экспонаты, которые не обозначены конкретно, — это ты. Поняла?
Я кивнула.
Меня затянули в платье с корсажем, Каракоров наложил мне немного грима — румяна, помаду, подкрасил глаза. Я впервые была с ним наедине и очень близко. У него вся кожа покрыта крохотными морщинками, а глаза — чужие.
Он уверенно разрисовывал меня тонкой кисточкой, а я следила скошенным глазом за его уверенными руками и в смятении думала: как же я выйду замуж и останусь наедине с мужчиной, если он будет таким чужим?
Я попыталась успокоить себя мыслью о том, что меня ведь никто не принуждает выходить замуж и вообще об этом якобы еще рано беспокоиться.
Он закончил работу и взял меня за подбородок. Осмотрел, как неодушевленный предмет, подправил немного правый глаз, потом поднес зеркало.
Я увидела незнакомое лицо с большой родинкой над верхней губой и отпрянула.
Каракоров тихо засмеялся и сказал:
— «Ад — это другой». Другой человек. Понимаешь? Ты в аду, девочка.
* * *
Мне было тринадцать лет, когда в меня вроде как влюбился парень. Старшеклассник по имени Костя Лагутин. Он мне совсем не нравился, он бы никому не понравился — тощий, нескладный, прыщавый, с мокрыми руками, — но все равно было лестно. Я хихикала вместе с подружками, когда он встречал меня возле школьных ворот и потом тащился следом.
— Чего это Лагутин за тобой хвостом ходит, Лизка? — спросила как-то раз Катя Измайлова. У нее была огромная пшеничного цвета коса, которой я завидовала. Катя же отзывалась о косе пренебрежительно и говорила, что непременно срежет, как только мама позволит.
— Он влюбился, — объяснила я.
— В тебя? — Катя покачала головой.
— По-твоему, в меня нельзя влюбиться?
— Можно.
— Вот он и влюбился.
— Ага, ага.
— Говорят тебе!
— Он бабник.
— Сама ты!..
Я вырвала у Кати руку. Катя пожала плечами и зашагала к школе одна. Коса медленно ползала по ее спине, как живая.
Лагутин нагнал меня во дворе и влажно проговорил мне в ухо:
— Хочешь, я тебе все задачи по алгебре буду решать?
Я ответила:
— Это будет прямой обман народов, как сказал бы Ленин.
Лагутин нагнал меня во дворе и влажно проговорил мне в ухо:
— Хочешь, я тебе все задачи по алгебре буду решать?
Я ответила:
— Это будет прямой обман народов, как сказал бы Ленин.
И поскорее убежала от него.
Но когда я обернулась, уже возле самых школьных дверей, то увидела, что он стоит и смотрит на меня с жадностью.
Он не отставал от меня и в последующие дни и все ныл, улучив момент, что готов делать за меня и алгебру, и физику, если я позволю.
Наконец мне это надоело, и я сказала:
— Что ты хочешь? Поцеловать меня?
Он молчал и рассматривал меня так, словно хотел сжевать.
Я показала ему фигу.
— Меня никто не целовал, и ты первым не будешь. У тебя прыщи.
— Я спиртом протираю каждый день, — признался он. — Ну, водкой, если точнее… От этого только кожа шелушится. Прыщи — они имеют внутреннее происхождение. У тебя тоже, кстати, могут начаться, ты имей в виду. Я и тебе буду водку доставать, только попроси.
— У меня не начнутся! Дурак! — закричала я.
Я пошла к дому, а он поплелся за мной.
Возле самого моего дома он остановился и сказал:
— Я не хочу тебя поцеловать. Я хочу поговорить с твоим отцом.
От неожиданности я едва было не спросила: «Так что же, получается, ты в меня не влюбился?» — но в последний миг сдержалась.
— Зачем тебе мой отец? — пробормотала я.
— У меня к нему дело, — ответил парень.
Отец сейчас переживал творческий кризис и всерьез обдумывал перемену амплуа. Если Каракоров — мультидарование и на городских праздниках свободно изображает Петра Первого, то почему бы ему не попробовать стать Чарли Чаплином?