Татьяна остановилась и выпустила мою руку.
На ее лице отразился ужас.
— Вы это видите? — воскликнула она.
Я сделал вопросительное лицо, но она и без моего вопрошания сразу же объяснила:
— У детей непоправимо осенний вид! Кругом как будто лето, но вон у того ребенка совершенно осеннее лицо… Вы видите эти курточки? Это не летняя одежда! — Она глянула на меня и прибавила упавшим голосом: — А вчера я видела девушку в плаще. Плащик-трапеция и косыночка на голове. Это ужасно.
Я хотел сказать ей, чтобы она не боялась, что впереди еще почти целый август, а осень до поры заперта внутри оградки детского садика и ни за что не вырвется наружу, покуда не отцветет цикорий…
Но Татьяна сама произнесла все эти слова, потому что теперь, когда я не имел возможности говорить, она легко читала мои мысли.
— Нет! — под конец произнесла она решительно и отвернулась от детской площадки. — Нет, еще не осень, нет! Вы правы! И я докажу, я всем докажу, что лето не закончено!
С этими словами она сбросила туфли и встала передо мной, лихо, как пират, расставив босые ноги.
— Ну, как?
Я написал обломком кирпича на асфальте: «Восхити».
Она взяла меня под руку и пошла со мной рядом дальше босая. Туфли остались лежать на асфальте рядом с кривыми буквами «восхити». Пятки Татьяны легко шуршали по асфальту, мои тапочки старчески шаркали.
Это и был наш вызов надвигающейся осени, наша отчаянная попытка поделиться силами с пыльным, дряхлеющим летом.
* * *
Когда меня наконец избавили от повязок и я перестал напоминать Мумию из фильма «Мумия-2», выяснились две вещи.
Во-первых, родимое пятно в форме поцелуя пропало с моей щеки. Крестная фея во время нашего последнего свидания забрала его назад, поскольку мне оно, очевидно, больше не потребуется.
А во-вторых, я начал шепелявить, как моя мать когда-то.
Я вышел из больницы, где меня избавили от «ошейника», и сразу же увидел Татьяну. Она ждала меня возле двери, поскольку не желала заходить внутрь. Она ходила взад-вперед и размахивала бутылкой минеральной воды, из которой то и дело потягивала. Заметив меня, она вскинулась и замерла.
— Фафьяна, — были мои первые слова после того, как я вылупился из повязок, — я ваш люблю уфашно.
— Представляете, — отозвалась она, хватая меня под руку и прижимаясь ко мне боком, — вчера я возвращалась к тому детскому садику, чтобы забрать все-таки мои туфли. И что же? Их не оказалось на месте! Кто-то успел их утащить. Ну не безобразие ли?
— Бешобрашие! — согласился я.
И мы отправились домой.
Серебряные башмачки
А. Л. — Золушке, Джульетте
Петр Иванович Лавочкин обладал стопроцентно русским именем и совершенно нерусской наружностью: он был грязновато-смуглым, с жесткими черными волосами и длинными мускулистыми руками. Короткие кривоватые ноги довершали облик.
Кроме того, в его выговоре слышался странный, режущий слух акцент. Последняя особенность Петра Ивановича была обусловлена как физическим дефектом (неправильный прикус), так и упрямством, которое при других обстоятельствах было бы названо «консерватизмом».
Все это в совокупности время от времени вызывало недоверие у служителей правопорядка на улицах и в метрополитене.
Несколько раз Петра Ивановича даже задерживали и спрашивали объяснений.
Объяснения исправно приходили из местного отделения, где господина Лавочкина хорошо знали. Петр Иванович, коренной петербуржец, числился стопроцентно русским и действительно был прописан.
И его, недовольно ворчащего, отпускали, зачастую даже не извиняясь за причиненное неудобство. Впрочем, он и не требовал извинений. Петр Иванович все понимал и сочувствовал властям. Он не являлся террористом, и более того, никогда не бывал на Кавказе и в других горячих точках, даже на курорте. Он проживал на Большой Посадской улице и нечасто выбирался за пределы Петроградской стороны. Он был стойким домоседом.
Петр Иванович держал небольшой магазин. Это был довольно странный магазин, в принципе мало предназначенный для покупателей. На витрине стояло несколько манекенов, обернутых блестящей бумагой и перевязанных пышными лентами, — эдакие роскошные человеческие тушки, деньрожденский подарок людоеду, — а между ними были разложены разнообразные абстракции: завязанная узлом никелированная трубка, металлическая клякса, похожая на амебу или инопланетянина из советского мультика, пластмассовый радужный шар, вложенный в прямоугольник из меди. И на особом пьедестале — очень крупные серебряные башмачки. В подобном окружении башмачки выглядели стопроцентно нереальными.
Мимо витрины ходили люди, поневоле скашивая глаза на странные предметы, сверкающие оттуда. В магазин прохожие никогда не заходили. Глядя с улицы, трудно было понять, что там продается: одежда? обувь? запчасти для иномарок? аксессуары и косметика? Судя по концептуальному оформлению витрины, цены в этом магазине в любом случае запредельно высокие.
Название магазина — «Антигона» — тоже не проливало света на происходящее внутри. Большинство прохожих, в общем-то, понятия не имели, что обозначает это слово.
Петра Ивановича такое положение дел совершенно устраивало. Ему вовсе не требовался магазин как таковой: он держал здесь не столько товар, сколько коллекцию. Однако объяви он свою собственность музеем, сюда тотчас же начнут таскаться посетители. Купив билет за полтинник, с глупыми лицами они будут бродить по помещению, которое Петр Иванович любил и устроил с таким вниманием и вкусом. Начнут высказывать суждения, украдкой трогать выставленные предметы и бессмысленно фотографировать друг друга на фоне здешних интерьеров.