— До свидания, — сказал отец. — Благодарю вас за платок и за беседу.
Годунов сунул ему в карман визитку и долго еще сидел на скамье, глядя, как отец уходит — быстрой, дерганой походкой. Годунов шептал, еле слышно, заклинающе, как безнадежно влюбленный:
— Адольф Гитлер! Адольф Гитлер!
* * *
Отец мучился сомнениями почти неделю. Однажды он признался мне:
— Страшно представить себе, Lise, но я ведь мог бы тогда отказаться от предложения Годунова. Мог потерять его визитку. Просто не найти ее у себя в кармане!
Он устремил на меня влажные темные глаза. Они были как вишни, и от них исходило тепло. Это тепло могло бы согреть весь мир.
В те, самые первые, дни отец считал свое вероятное участие в шоу «падением». Он мучился, мял визитку Годунова, потом опять разглаживал ее и подолгу смотрел в одну точку. Наконец он набрал номер.
— Это… — начал он и вдруг сообразил, что Годунов не знает его имени. — Мы встречались во время митинга, — сказал отец, кривясь при воспоминании о безобразной сцене. — Вы еще сочли, что я похож… ну, на…
Годунов отозвался весьма бодро:
— А, Адольф Гитлер! Рад, что вы позвонили. Очень вовремя — на завтра как раз есть заказ. Небольшое шоу. Вечеринка с фотографированием. Придете?
И продиктовал адрес.
Все совершилось так легко и буднично, что у отца немного отлегло от души. Отец долго смотрел на себя в зеркало, потом пробормотал: «Подумаешь, Сонечка Мармеладова!» — и велел мне ложиться спать.
Отец долго смотрел на себя в зеркало, потом пробормотал: «Подумаешь, Сонечка Мармеладова!» — и велел мне ложиться спать.
Перед сном мы немного почитали. Я даже помню, что это была за книга — «Мэри Поппинс». Отец читал увлеченно. Он часто запинался, зато представлял все в лицах и как-то совершенно особенно улыбался. Я половины из прочитанного не понимала — например, почему шарики вдруг взлетели, — но смеялась, просто от радости, от того, что отец сидит рядом и разговаривает со мной через эту книгу.
* * *
Вечеринка проходила за городом, на даче у какого-то человека. Огромная профессорская дача стояла не посреди «участка», засаженного крыжовником и гладиолусами, как наша, а практически в лесу. Там росли самые настоящие сосны. И никаких грядок или парников.
Между соснами виляли нетвердые на каблуках женщины. Одна или две ловили меня и щекотали. Еще одна принялась было рассказывать мне, что у нее тоже есть дочка, но эту очень быстро куда-то увели.
Мужчины были крупные, как великаны, и что-то жарили во дворе на углях. Я представляла себе, что это людоеды и что жарят они каких-нибудь безработных бедняг, но почему-то это меня совершенно не пугало. Напротив, представлялось веселым. Ну надо же, оказаться на самой настоящей людоедской вечеринке! Будет о чем рассказать в садике.
На меня практически не обращали внимания, и я гуляла по лесу, окружающему дом, и по самому дому, где было много интересных вещей, от старых ватников до глянцевых журналов из иностранных магазинов.
Годунов мне понравился. Он был веселый, легкий, ярко одетый. До сих пор я считала, что мужчинам очень не повезло, потому что они обязаны всю жизнь носить только черное и серое, и радовалась тому, что я — девочка и мне дозволены и красные, и зеленые, и желтые, и какие угодно платья. Но Годунов носил красное, и это было необычно и очень красиво. Одежда разлеталась на нем, как будто он был нарисован в книжке.
Годунов сказал отцу, чтобы тот шел с ним.
— Я вас представлю остальным.
Отец замешкался на пороге комнаты, которую Годунов называл «гримеркой», оглянулся на меня, несколько секунд смотрел с каким-то очень странным выражением, а затем глубоко вздохнул и шагнул внутрь. И дверь за ним закрылась.
В комнате обнаружились Берия и Ленин. Годунов подтолкнул отца вперед и сказал:
— А это наш новый Гитлер.
Ленин произнес, нарочито картавя:
— Давно по’а. П’ежний никуда не годился. Это был п’ямой обман на’одов.
Отца поразила карикатурность и ненатуральность его облика и поведения. Годунов, кажется, понял, о чем отец думает. Наверное, каждый из участников шоу поначалу думал об этом.
— Заказчики скоро будут совсем «хорошие». Для них вовсе не требуется игра по Станиславскому.
— А что я должен делать? — неловко спросил отец.
— Для начала вам придется отрастить усы, — сказал Годунов. — Сегодня обойдемся искусственными, но вообще-то я сторонник всего натурального.
— У Завирейко Ленин лысину бреет, — ревниво сообщил Ленин. Он осторожно капнул на ладонь подсолнечного масла из бутылки и принялся натирать свою лысину — абсолютно естественную, так что скоро она заблестела, точно яблоко, натертое рыночной торговкой для придания товарного вида.
Отец неловко приладил гитлеровские усики под нос. Годунов сказал:
— Позвольте.
И аккуратным жестом поправил накладные усы.
— Клей не очень хороший, будет кожу тянуть, — предупредил он. — Как ощущения?
— Чувствую себя загримированным, — ответил отец, пытаясь держаться молодцом.
— Поэтому я и настаиваю на том, чтобы вы их отрастили… Так. — Годунов оглядел своих артистов. — Готовы?
Они вышли из гримерки и отправились во двор, где уже собралась вся компания.
— Вот видишь, вернулся твой папа, — сказала мне одна из женщин. От нее кисло пахло духами.