— Вот чего я совершенно не понимаю и, наверное, никогда не пойму, — признал Михля, когда Петр Иванович поделился с ним этим откровением о себе и своем народе.
— Например? — Петр Иванович пошевелил бровями. — Например, чего ты не понимаешь конкретно?
— Сексуальное влечение, — расхрабрился Михля и тотчас покраснел, хотя у него, разумеется, уже бывали разные отношения с женщинами, — это такая штука… Определенная.
— Обувь, — сказал Петр Иванович, — еще более определенная штука.
— Я хочу сказать, что влечение — оно всегда к определенной женщине, даже если ты с ней не знаком. Даже если это Мерилин Монро, понимаешь? Это невозможно и в то же время совершенно реально.
— Нет ничего, что противоречило бы обуви, — отрезал Петр Иванович. — Ты думаешь о женщине и тут же думаешь об обуви. Одновременно. Это как запах любовницы, когда она в соседней комнате. Все очень реально.
Михля, как всегда, утонул в рассуждениях приятеля и просто покорно кивнул.
Некоторое время Михля не без напряжения размышлял об обуви, а потом просиял лицом при мысли о том, что и ему довелось сделать открытие, пусть даже худосочное, касающееся не «обуви-женщин» вообще, а его, Михли, в малой частности.
— Мне кажется, — произнес Михля, — я только что открыл, в чем главная разница между мной и тобой.
— Говори! — потребовал Петр Иванович. Было очевидно, что его это тоже взволновало.
— Я всегда относился к обуви как к врагу, — сказал Михля. — Я ненавидел обувь с самого детства. Я видел в ней источник множества бед. Она всегда подводила меня. Она то промокала и служила причиной простуды, то рвалась. Сколько раз у меня в самый неподходящий момент отлетала подметка!
— Не существует подходящего момента для отлетания подметки, — заметил Петр Иванович философски. — Но ты прав: когда случается так, это чрезвычайная гнусность. — Он нахмурился.
Михля продолжал:
— Вечно приходилось тратить на обувь то, что было отложено на какие-то другие, более интересные вещи… Более интересные для меня, — пояснил он торопливо.
— Он нахмурился.
Михля продолжал:
— Вечно приходилось тратить на обувь то, что было отложено на какие-то другие, более интересные вещи… Более интересные для меня, — пояснил он торопливо. — И не было еще ни одной пары, которая бы мне по-настоящему нравилась. Я всегда покупал то, что подходило по размеру.
— Почему? — удивился Петр Иванович. — Это нереально!
— Реально, — вздохнул Михля. — Я стесняюсь разуваться при посторонних. Знаешь, некоторые женщины стесняются есть при посторонних, а я — снимать обувь.
Не говоря ни слова, Петр Иванович схватил Михлю за ногу. Это произошло так внезапно, что Михля опрокинулся назад и едва не упал, стукнувшись затылком. Петр Иванович поймал его в последний момент.
— Что ты де… — задохнулся Михля.
Петр Иванович сдернул ботинок с его ноги и некоторое время созерцал Михлину ступню в носке. Потом отпустил его и сунул ботинок ему в руку.
— Обувайся. У тебя не безобразные ноги. Бывает — кривой мизинец или шишечка у большого пальца. Но у тебя — обычные. И плоскостопия нет. Или есть? — Он с подозрением прищурился.
Михля, красный, с растрепанными желто-морковными волосами, молча натянул ботинок. Он разозлился.
Петр Иванович сказал примирительно:
— Мы ведь друзья.
— Ты не должен был так делать, — пробормотал Михля.
— Я тролль, — важно произнес Петр Иванович, — я мог так делать.
— А мой друг — не мог!
— «Тролль» — «друг». «Тролль» — важнее, — сказал Петр Иванович.
— А я думал, что «друг» важнее, — с горечью отозвался Михля.
Петр Иванович сказал, пропустив последнюю реплику приятеля мимо ушей:
— Будет небольшой магазин. Витрина должна отпугивать.
Михля молчал. Он не желал продолжать разговор, потому что обида еще не покинула его сердца, но уходить тоже не решался: слишком многое связывало его с Петром Ивановичем, чтобы можно было рискнуть его дружбой и пойти на ссору. И потом, неизвестно, какой у троллей кодекс дружбы-ссоры. Может быть, после первой же размолвки всякие отношения между бывшими друзьями прекращаются навсегда. Если судить по сказкам, характер у троллей раздражительный и их отличает злопамятность.
Поэтому Михля безмолвно внимал речам Петра Ивановича. Он ждал.
— Если не отпугивать, они будут входить и трогать. Исключено.
— Мы не можем до конца жизни заниматься охотой на автомобили, — сказал Михля, не выдержав.
Петр Иванович блеснул глазами.
— Конечно нет! Мы будем заниматься большими поставками. Оптовая торговля. Я изучил. Скоро будет реально. Но единичные пары — нет. Единичные будут только у меня, в магазине.
— Зачем такой магазин, в котором нет оборота?
— Ты плохо слушал! — Петр Иванович набрал полную грудь воздуха, подержал себя в надутом состоянии, потом медленно выпустил пар через ноздри. — Еще раз слушай. Деньги — через большие партии. Я не увижу того, что в коробках. А магазин — для души. Малая часть, но лучшая. Понял?
Михля кивнул.
Малая часть, но лучшая. Понял?
Михля кивнул.
— Бизнес реален, — сказал Петр Иванович. — Обувь — не враг, обувь — возлюбленная. Она пахнет. Она имеет ощупь. Ею надо обладать. Без корысти, просто из страсти. Если она мала, или велика, или жмет, или натирает — это надо терпеть. Она определяет твой характер, твое настроение, весь твой день, твою походку, она задает тебе ритм дыхания. Ты не тролль, но ты поймешь.