Я кивнул.
— Тебе нравилось? — Она уставилась на меня требовательно, почти зло.
Я чуть пожал плечами.
— Попробую угадать… — Она принялась болтать ногами. Туфли без задников сидели на ней как влитые, даже не шлепали ее по пяткам. — В юности тебе это льстило, потом доставляло удовольствие, а под конец стало утомлять. Верно?
Я кивнул.
Она встала, опять прошлась взад-вперед.
— Знаешь, меня начинает раздражать твое молчание, — заявила она наконец. — Какой-то односторонний разговор получается.
Я коснулся ее плеча. Она вздрогнула, как от ожога.
— Пожалуйста, без рук! — вскрикнула она. — Вот еще новости! Никто не смеет хватать крестную фею и… — Она оборвала гневный монолог и с выражением глубокой задумчивости на лице уставилась в окно. — Какой хороший дождь, — сказала она наконец. — Как будто нарочно прислан, чтобы насытить пересохшие сердца. Во время дождя люди почти не плачут, замечал? Полагаю, это неспроста. Тут все взаимосвязано. Я тщательно размышляла над этим, — предупредила она, — так что не вздумай возражать. Мои выводы основаны на длительных, научно обоснованных наблюдениях.
Она все смотрела на дождь. Струи бежали по стеклу и отражались на лице крестной феи, так что казалось, будто она плачет. Она отзывалась на настроение вселенной куда более чутко, нежели я или какой-либо другой человек.
Но потом я понял, что она действительно плачет.
— Мне хорошо, — вздохнула она как раз в тот миг, когда я обо всем догадался. — Я поступила совершенно правильно. И даже гораздо более правильно, чем предполагала тридцать лет назад. — Она обратила на меня глаза, горящие от слез. — Для женщины нет ничего ужаснее, чем знать, что ее поцелуй не принес мужчине счастья. Даже если эта женщина — крестная фея, а мужчина — младенец в колыбели. Но теперь все улажено, все пришло в гармонию. Открой окно.
Ей пришлось повторить последнюю фразу несколько раз, прежде чем до меня дошло, что она сменила тему.
Я полез на подоконник и выдернул щеколду. Окно медленно растворилось, и в искусственно освещенную палату вошли ночь и дождь.
Фея забралась на окно. Она постояла немного рядом со мной, а потом шагнула вперед и исчезла.
Я не стал закрывать окно и так проспал до самого утра, оглушаемый во сне шумом дождя.
Я не стал закрывать окно и так проспал до самого утра, оглушаемый во сне шумом дождя. Когда я проснулся, в палате было еще влажно, но дождь уже прекратился, тучи рассеялись, и начинался новый солнечный день позднего лета.
* * *
Татьяна пришла перед обедом. Я ждал ее на том месте, где мы с ней расстались вчера. Собственно, я только этим и занимался, едва лишь проснулся: уселся на лавочку и начал ждать.
— Я отпросилась с работы, — сообщила она. — Сказала, что должна проведать пожилую родственницу в больнице. Отнеслись с сочувствием.
Я глухо хмыкнул.
— Когда вас выписывают?
Я накорябал: «Завтра».
— Давайте сбежим сегодня, — предложила она. — Что у вас там — перелом челюсти? Мне Стас все рассказал. Ну, сходите завтра на рентген, или что там полагается. Вас ведь все равно отправят в районную поликлинику, так что вы будете лишнюю ночь спать на чужой кровати? Больница — чтобы болеть, а не поправляться.
Я не знал, как объяснить ей, что вся моя одежда попала в заложники и что без справки о выписке злой цербер ни за что не выдаст мне брюки, ботинки и пиджак.
Но она обо всем догадалась без моих объяснений.
— Пойдемте ко мне, — предложила она. — Я ведь живу неподалеку, если вы еще помните. Разумеется, насколько что-то может считаться «неподалеку», когда речь идет о Васильевском. В общем-то, моя планета — в соседней галактике. Мы долетим туда за пару световых лет, если пойдем пешком. Вы меня понимаете?
Я молча кивнул.
Она обошла меня кругом, как будто я был статуей, и снова остановилась перед моим фасадом.
— Почему вы кивнули? — вопросила она.
Я приподнял брови.
— Вы кивнули потому, что поняли текст моего выступления, или потому, что согласны на мой план?
Я показал два пальца.
Она взяла мою руку и потрясла сперва один палец, потом другой, как будто пробовала, нельзя ли их оторвать.
Потом сказала:
— Второе. Вы со мной согласны!
Я опять кивнул.
— В таком случае, не будем медлить!
Она схватила мою ладонь.
— Стас показал мне вчера выход.
Я покачал головой.
— Ах да, — она прикусила губу. — Конечно. Там же будка и в ней охранник. Он поймет, что мы совершаем побег в казенном халате и казенных тапочках. Но ничего, я знаю нелегальный выход. Я одна о нем знаю.
И мы двинулись через весь садик, окружающий больницу, к какой-то лазейке, которую вчера разведала Татьяна.
Город за пределами больницы выглядел празднично и умиротворенно. Мы шли неторопливо. Я шаркал тапочками, и мне казалось, будто мы шагаем не по Большому проспекту Васильевского, а по длиннющему коридору коммуналки и я — какой-нибудь прадедушка, щеголяющий в полосатой пижаме и пахнущий камфарным маслом.
Посреди проспекта, и без того негромкого, попадались островки полной тишины. Так, в центре бульвара, тянущегося по разделительной полосе, была выгорожена детская площадка. Крошечная, как атолл в океане, и столь же пестрая и оживленная. За заборчиком возились дети под надзором нескольких женщин. На детях были курточки.