Эти песни очень красивы и без шуток забирают за душу. Я тоже пела вместе со всеми, в основном когда был повтор строки, например:
За жизнь его, честь и свободу.
За жизнь его, честь и свободу.
И думала, что вот в эти минуты как раз и происходит мое последнее примирение с Лениным. Я просто чувствовала рядом его душу и мысленно разговаривала с ней. И душа Ленина сказала, что совершенно на меня не сердится и, кстати, вовсе не считает меня глупой женщиной. «Каких только нелепостей при жизни не скажешь!» — огорченно вздохнула душа Ленина, пока все вокруг громовым хором выводили:
Прощай же, товарищ, ты честно прошел…
«Прощай, Ленин!» — прошептала я. И душа Ленина ответила: «Прощай… меня звали Дмитрий, помни… дедушка Дмитрий…»
Неожиданно оказалось, что Годунов для всех приготовил подарки. Отцу он преподнес кассету с фильмом Чарли Чаплина «Великий диктатор».
У нас не было видеомагнитофона, и Годунов сказал, что это — отличный предлог купить такую полезную штуку.
Отец так и поступил.
Я помню, как мы с ним тащили коробку с видеомагнитофоном под снегопадом. Все кругом несли елки, а мы — коробку. И утром Нового года, когда окно сияло белизной и весь мир казался созданным заново, я проснулась и стала смотреть на нашу комнату. На столе лежал серпантин. Мы никогда не разбирали новогоднюю трапезу, чтобы утром можно было в ночной рубашке, босиком, подобраться к тарелке и «поклевать салат», как выражался Адольф.
Так я и поступила. А видеомагнитофон, холеный, незнакомый предмет, стоял на столе и высокомерно ждал: сумеем мы с ним совладать или нет. Он выглядел как пришелец с другой планеты, окруженный нашими старенькими милыми вещами.
— Ну вот, — сказал Адольф, проснувшись, — в нашу с тобой жизнь, кажется, вошел прогресс.
Вечером мы посмотрели «Великого диктатора». Отец наблюдал за мной искоса. Когда фильм закончился, я спросила:
— Чаплин — это Гитлер?
— Нет. Чаплин — великий артист.
— Да, — сказала я, — ну я так и поняла. Отличное шоу. Вот бы у тебя так получалось.
Адольф обнял меня.
— Тебе не нравится, как я выступаю?
— Очень нравится, — заверила я, — но Чаплина на кино сняли, а тебя еще нет.
— Это потому, что в стране упадок кинопроизводства, — объяснил Адольф. — Как только начнется подъем, меня сразу снимут.
Я потом часто пересматривала «Диктатора», особенно когда отца не было дома и я скучала по нему. Я смотрела на артиста Чарли Чаплина и представляла себе, что это — мой отец, и на душе у меня становилось тепло. Я думала, что Чаплин, наверное, был очень добрым.
Я думала, что Чаплин, наверное, был очень добрым. Человек, который так хорошо представляет Адольфа Гитлера, просто не может быть злым.
* * *
Со временем у отца стало меньше работы. Годунов объяснял — в стране падает политическая активность, спрос на Гитлера и Берию понижается. Брежнев еще держится, но и это ненадолго.
— Растет новое поколение, которое не знает ни Гитлера, ни Брежнева, — объяснял он, поглядывая на меня.
Я сказала:
— Но я же знаю!
Годунов рассмеялся и махнул рукой.
— Кого ты знаешь? Своего отца? Ну вот скажи мне, кем был Гитлер на самом деле?
— Он любил свою родину, — сказала я.
Годунов опять рассмеялся, и я вдруг увидела, что он постарел.
Самым неприятным был для нас тот день, когда в коллективе появился Филипп Каракоров. Это был современный певец, очень популярный. Сперва мы абсолютно не понимали, каким образом он может сочетаться с уже имеющимися персонажами.
— Ты, Борис Иваныч, конечно, великий эклектик, — сказал Годунову Берия, — но даже тебе не под силу ввести Каракорова в наше общество. Что он будет делать рядом с нами? Мелковата сошка — подумаешь, фигляр базарный.
— Этот фигляр собирает полные залы, — сказал Годунов. — Народ хочет видеть своих героев.
— Каков народ, таковы и герои, — проворчал Берия и протер очки.
Очки у него были просто стекляшки — на зрение наш Лаврентий Палыч никогда не жаловался, — но Берия настолько привык их носить, что выглядел заправским очкариком. «У очкариков другая динамика движений, — объяснял он. — Им очки не мешают, а, наоборот, помогают. Например, если комар летит или муха, там, навстречу, очкарик, в отличие от нормального человека, не моргает. Он чувствует себя защищенным. И сглаз его не берет, даже цыганский. Чтоб цыганка сглазила, очкарик непременно очки должен снять, иначе ничего у нее не выйдет».
Годунов глядел на Берию с легкой, не совсем понятной грустью.
— Какие герои будут у нашего народа — это не мы с тобой, Палыч, решаем. Это головы поумнее наших придумывают. Сказано — Каракоров кумир, стало быть, заведем своего домашнего Каракорова и используем на всю катушку. Вопросы?
— Нет, — сказал Берия. — Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть»!
— Вот и ладушки, — вздохнул Годунов.
Каракоров оказался человеком замкнутым и ненапряжным, как выражался Годунов. При желании Каракоров мог также изображать Петра Первого. Годунов называл его «мультидарованием».
У нового артиста были кошачьи вытаращенные глаза, круглая, тарелкообразная физиономия, огромный рост и торчащие усы. Он щедро пользовался гримом, но так, что это было незаметно. Потом он как-то обмолвился при мне, что заканчивал театральный институт.