В голове от недосыпания все кружится, тело бьет легкий озноб. И скоро уже новый город, таинственный, как коробка с подарками. От того, что я одной ногой еще стою в стране сновидений, город этот представляется гораздо чудеснее, чем он есть на самом деле.
— Товарищ Берия, помогите снять чемодан, — просит отец.
Берия повыше ростом, чем отец. Он лезет на третью полку и стаскивает огромный, похожий на сундук чемодан с реквизитом. Потом вдруг застывает — ноги враскорячку на нижних полках, чемодан в левой руке, правая вцепилась в край верхней полки, на которой все еще спит Ленин.
— Прими чемодан, — говорит Берия моему отцу.
Адольф ухватил чемодан и даже покривился: все-таки груз для него тяжеловат. У Адольфа слабые запястья. Он сам на это иногда жалуется. Хотя разбить нос нахальному Дмитричу сумел.
— Эй, Ильич, слышь, — говорит Берия, касаясь Ленина. — Подъезжаем, слышь, Ленин. «Встаньте, Ленин, объясните Горбачеву!» Вставай, проклятьем заклейменный!..
Ленин деревянно перекатывается на спину. И продолжает молчать.
Берия вдруг кулем падает на нижнюю полку. Его трясет.
Я подхожу к нему, сажусь перед ним на корточки. Его очки скачут на носу, за очками прыгают глаза.
— Ты чего? — спрашиваю я.
— Уйди… муха… — отвечает он тихо. — Вообще выйди из купе.
Я выхожу, очень послушная и благопристойная. У меня есть свой маленький чемоданчик, там пара платьев, запасные туфельки и две куклы, их зовут Аракуана и Тамара.
Дверь купе закрыта неплотно, поэтому я все слышу.
— Адольф, это… — говорит Берия. — Слушай, но ведь так не бывает…
— Что случилось? — тихо спрашивает отец.
Берия, очевидно, кивает на верхнюю полку.
— Преставился, — произносит он важным, немного злодейским шепотом.
Мой отец заглядывает наверх. Берия шумно сопит внизу — по всей видимости, в бесполезной надежде, что Адольф сейчас скажет, мол, все в порядке и Берия просто паникер. Но отец спускается вниз очень серьезный. Он выглядывает в щель и видит меня.
— Lise, — обращается он ко мне, — иди сейчас в соседний вагон, в первое купе, и скажи Годунову, чтобы заглянул к нам. Немедленно.
— А говорить ему, что Ленин преставился? — уточнила я.
— Нет, — совершенно спокойно ответил Адольф. — Ничего такого ты ему не говори, чтобы посторонние не услышали. Это никого не касается, кроме нас, понимаешь?
Я кивнула.
— Зря соплячку отправил, — пробурчал Берия.
— Напутает или брякнет чего-нибудь лишнего.
— Моя дочь ничего не напутает, и она вовсе не соплячка, — ответил Адольф. — А еще раз услышу нечто подобное — и узнаешь, как «арбайт махт фрай».
— Интересно как? — буркнул Берия.
— Узнаешь, — пригрозил Адольф. Он умел быть очень убедительным.
Это потому, что Адольф был в те годы более настоящим, нежели Берия.
Годунов играл в карты с каким-то холеным военным. Я никогда не видела, чтобы военные были такими холеными. Они пили коньяк. Все выглядело, как в фильме про Штирлица, и оттого немного напоминало пародию.
Завидев меня, Годунов вскричал:
— Кажется, мне пора! Вот уж и гонца за мной прислали, чтобы станция меня не миновала.
— Что ж, Борис Иванович, — любезно произнес военный, чуть приподнимаясь и пожимая ему руку, — приятно было познакомиться. Благодарю за коньяк.
Годунов выпорхнул из купе. Вещей при нем не было — он все свое складывал в сундук с реквизитом, который таскали отец и Берия.
— Что случилось, Лиза? — спросил он, нагибаясь к моему уху. — Что Адольф волну гонит? До станции еще минут пятнадцать.
Я прошептала:
— Ленин преставился.
Годунов вздрогнул и отпрянул.
— Преставился? С чего ты взяла?
Я почему-то решила, что он спрашивает, откуда я взяла такое странное слово, и ответила:
— Так Берия говорит.
Годунов выпрямился, взял меня за руку, больно стиснул мне пальцы и потащил в соседний вагон.
Он ворвался в купе, даже не позволив мне войти (по правде говоря, он просто отшвырнул меня к окну в коридоре). Дверь купе болталась неприкаянно. Вагон раскачивало на последнем перегоне перед городом.
— Что тут у нас? — спросил Годунов резко.
Берия всхлипнул и вышел из купе. Он посмотрел на меня враждебно и отошел в сторону.
Потом выглянул Адольф.
— Lise, — сказал он немного рассеянно, — сейчас будет станция. Ты выходи с Лаврентием Павловичем. Никуда не ходи, жди меня прямо на платформе.
А Берии он сказал:
— Баба!
* * *
Я совершенно не помню название городка, где мы очутились. На станции росли бархатцы и кладбищенские анютины глазки. Газончики выглядели весьма отважно, защищенные от огромного рокочущего мира лишь низенькой оградкой из поставленных наискось кирпичей.
Берия ходил взад-вперед мимо сундука с реквизитом и тискал за спиной руки, а я аккуратно стояла возле газончика и держала свой маленький чемодан.
Наконец из вагона показались Адольф и Годунов. Они несли длинный сверток, в полумраке похожий на каноэ. Годунов кивнул проводнику, торчавшему из дверей вагона, и поезд почти сразу же тронулся — как будто это Годунов своим кивком дал ему позволение уезжать.
Я посмотрела на отца. Он был бледен, его усы отчетливо чернели на лице.
— Все в порядке, Lise, — сказал он. — Борис все устроит.
Годунов вместе с отцом сгрузил сверток на землю возле сундука и ужаснувшегося Берии.