Надо было привыкнуть координировать,
сочетать в один импульс две мысли — одна из них встает из-под
самой земли, из недр костей, другая спускается с высоты черепа.
Надо, чтобы они встречались всегда в одно мгновение и попадали
волна в волну, в резонанс одна другой… А у животных, у них
тоже против каждого впечатления встают две мысли, но они идут
вразброд и не складываются в один удар. Вот в чем тайна
эволюции человека, вот почему он обогнал всех животных! Он взял
почти пустяком: два чувства, два темных течения он сумел
приучить встречаться и меряться силами… Встречаясь, они
превращаются в человеческую мысль. Ясно, что это ничего не
ощутимо… У животных тоже могут быть такие состояния, но редко
и случайно. А человека воспитал случай, он стал двойственным
существом… И вот иногда, в болезни, в несчастьи, в любви, в
ужасном сновидении, вообще — вдалеке от нормы, мы ясно
чувствуем, что нас двое: то есть я один, но во мне есть еще
кто-то. Этот кто-то, таинственный «он», часто бормочет, иногда
плачет, хочет уйти из тебя куда-то далеко, ему скучно, ему
страшно… Мы видим — нас двое, и мы надоели друг другу. Мы
чувствуем легкость, свободу, бессмысленный рай животного, когда
сознание наше было не двойным, а одиноким. От животных нас
отделяет один миг, когда мы теряем двойственность своего
сознания, и мы очень часто живем в архейскую эпоху, не понимая
такого значения… Но вновь сцепляются наши два сознания, мы
опять становимся людьми в объятиях нашей «двусмысленной» мысли,
а природа, устроенная по принципу бедного одиночества,
скрежещет и свертывается от действия страшных двойных
устройств, которых она не рождала, которые произошли в себе
самих… Как мне жутко быть одному теперь! Это вечное
совокупление двух страстей, согревающих мою голову…
Самбикин, очевидно давно не спавший, не евший, изнемог и
сел в отчаянии.
Сарториус угостил его консервами и водкой. Постепенно они
оба смирились от усталости и легли спать не раздетые, при
горящем электричестве, и сердце и ум продолжали заглушенно
шевелиться в них, спеша отработать в свой срок обыкновенные
чувства и всемирные задачи.
Уже давно на Спасской башне прозвучала полночь и умолкла
музыка интернационала; скоро наступит рассвет, и в предвидении
его самые нежные, мало гостящие птицы зашевелились в
кустарниках и садоводствах, а затем поднялись и улетели прочь,
оставляя страну, где лето уже начало остывать.
Когда взошла заря и пожелтели лампы, длинный Самбикин и
небольшой Сарториус по-прежнему спали на одном диване и шумно
дышали, как пустотелые. Стесненная сном забота об окончательном
устройстве мира все же снедала их совесть, и они время от
времени бормотали слова, чтобы изгнать из себя беспокойство.
Где была, где спала сейчас Москва Честнова, какое лето жизни
она искала себе в начале осени, оставив друзей в ожидании?
Под конец сна Сарториус улыбнулся; кроткий характером, он
почувствовал, что его мертвого зарыли в землю, в глубокое
тепло, а вверху, на дневной поверхности могилы, осталась
плакать по нем одна Москва Честнова. Больше никого не было, —
он умер безымянным, как человек, действительно свершивший все
свои задачи: республика насыщена весами до затоваривания и
составлен весь арифметический расчет будущего исторического
времени, дабы судьба стала безопасна и никогда не пришла в упор
отчаяния.
Он проснулся довольный, с решимостью сделать и довести до
совершенства всю техническую арматуру, автоматически
перекачивающую из природы в человеческое тело основную
житейскую силу пищи. Но глаза его уже с утра поблекли от
воспоминания о Москве и он от страха страдания разбудил
Самбикина.
— Самбикин! — спросил Сарториус. — Ты доктор, ты знаешь
ведь всю причину жизни… Отчего она так долго длится и чем ее
утешить или навсегда обрадовать?
— Сарториус! — шутя ответил Самбикин. — Ты механик, ты
знаешь, что такое вакуум…
— Ну знаю: пустота, куда всасывается что-нибудь…
— Пустота, — сказал Самбикин. — Пойдем со мною, я тебе
покажу причину всей жизни.
Они вышли и поехали на трамвае. Сарториус смотрел в окно и
встретил около ста тысяч человек, но нигде не заметил лица
Москвы Честновой. Она могла даже умереть, ведь время идет и
случайности сбываются.
Они приехали в хирургическую клинику Института
Экспериментальной Медицины.
— Сегодня я вскрываю четыре трупа, — сообщил Самбикин.
— Нас здесь трое работают над одной темой: добыть одно
таинственное вещество, следы которого есть в каждом свежем
трупе. Это вещество имеет сильнейшую оживляющую силу для живых
усталых организмов. Что это такое — неизвестно! Но мы
постараемся вникнуть…
Самбикин приготовился как обычно и повел Сарториуса в
прозекторское отделение. Это была холодная зала, где четыре
мертвых человека лежали в ящиках, имеющих лед между двойными
стенками.
Два помощника Самбикина вынули из одного ящика тело
молодой женщины и положили перед хирургом на наклонный стол,
похожий на увеличенный пульт музыканта. Женщина лежала с ясными
открытыми глазами: вещество ее глаз было настолько равнодушно,
что могло блестеть и после жизни, если только оно не
разлагалось. Сарториусу стало плохо, он решил из института
бежать скорее в свой трест, явиться в местком и попросить
какой-нибудь товарищеской помощи от ужаса своего тоскующего
сердца.