Омаата пришла через час; она все предусмотрела и принесла ему поесть. Он сделал несколько шагов ей навстречу, поглядел в лицо, почувствовал легкое смущение и взял лепешку у нее из рук. Не сказав ни слова, он вернулся под баньян, но на этот раз уселся в тени. Он чувствовал ожог на плечах.
— Где Ивоа?
— Не знаю.
Он продолжал смотреть на нее, и Омаата сказала
— Человек, где ты хочешь, чтоб она была?
— Ты видела ее вчера вечером ?
— Сегодня утром. Когда Меани упал, она бросилась к нему, стала на колени, а потом поднялась и ушла.
— В каком направлении?
— К твоему дому.
Понятно. Она пошла за ружьем. Меани умер. Она не стала тратить время и оплакивать его. Она скрылась в чаще, чтобы защищать своего танэ от Тетаити.
Он спросил:
— А разве Тетаити хочет меня убить?
Омаата прилегла возле него. Опершись на локоть, она вырывала травинки и одну за другой прикусывала зубами.
— Он сказал, что не убьет тебя.
— Я спрашиваю тебя не об этом.
Она тихонько заворчала. Как ему объяснить? У Тетаити не было желания его убить — лично его. Все это гораздо сложней.
Омаата по?прежнему молчала, и Парсел спросил:
— Я должен его опасаться?
— Всегда надо опасаться.
— Так же, как когда Тими был жив?
— Может быть, и нет. — Она добавила: — Тетаити сказал, что он тебя не убьет.
Парсел тщетно пытался встретиться взглядом с ее глазами.
— Разве Тетаити такой человек, который говорит одно, а делает другое?
Она пожала широкими плечами
— Как все вожди.
Парсел тщетно пытался встретиться взглядом с ее глазами.
— Разве Тетаити такой человек, который говорит одно, а делает другое?
Она пожала широкими плечами
— Как все вожди.
— Оту был не таким.
— В мирное время — нет. Но во время войны Оту был очень хитер.
— Война кончилась.
— О мой малыш! — Омаата подняла голову, и из ее громадных глаз на Парсела хлынули целые потоки света.
Она вынула травинки изо рта и бросила их на землю.
— Война со Скелетом окончена. Но есть другая война — между Тетаити и женщинами. И еще одна — между Тетаити и Адамо…
— Война со мной? — воскликнул Парсел, опешив.
Она заворчала, легла на живот, подперев кулаками свое широкое лицо, и сбоку нежно поглядела на него.
— Знаешь, что сейчас делает Тетаити? Он кончает «па»…
— «Па», начатое перитани?
Она кивнула головой.
— Маамаа!
— Нет, — сказала она серьезно. — Нет… Нынче утром он поломал все ружья, кроме своего. Но на острове есть еще два ружья. Ружье Ивоа…
Пауза. Потупившись, Омаата добавила:
— И ружье Тими.
Парсел тотчас сказал:
— Я бросил ружье Тими в колодец.
Она вздохнула, но промолчала. Он продолжал:
— Неужели женщины решатся на убийство Тетаити?
Она снова заворчала. Вернее, сердито фыркнула. Вечно эти прямые беззастенчивые вопросы в духе перитани. Куда девались хорошие манеры Адамо? Потом она взглянула на него: какой он белый, розовый, с широкой красной полосой на плечах, бедный петушок, он не переносит солнца, — ничего?то он не понимает, сущий ребенок, затесавшийся среди взрослых, кому же он может задавать вопросы, как не им! Умилившись, она протянула широкую кисть и погладила его по руке. Он повернулся, и она встретила его взгляд. О, эти голубые, прозрачные, как небо, глаза! Такие ясные! О мой петушок! О Адамо!
— Женщины оскорблены, — проговорила она наконец. — И я тоже очень оскорблена.
— Но ведь таков обычай.
— Нет! Нет! — воскликнула она горячо. — После войны в своем же племени не выставляют головы на копьях.
Помолчав, Парсел спросил:
— Почему же он так поступил?
Омаата пожала плечами.
— Он ненавидит перитани. И старается уверить себя, что счастлив своей победой. Для него эти восемь голов…
Не окончив фразы, она слегка взмахнула рукой. Парсел поднял подбородок, и глаза его сразу стали холодными. Восемь голов. С его головой девять. Если бы все перитани были убиты, Тетаити был бы совсем счастлив.
Он встал и повернулся к Омаате.
— Идем, — проговорил он твердо. — Ты пойдешь к Тетаити и скажешь ему: «Адамо говорит — я не пойду в твой дом, я не хочу видеть головы перитани на копьях. Адамо говорит — приходи на базарную площадь, когда солнце поднимет свое чрево. Я буду там».
Омаата с минуту молча глядела на него. Ауэ, как могли меняться его глаза!
— Я вернусь с тобой в деревню, — добавил Парсел. — И буду ждать ответа у себя дома.
Только вчера, почти в этот же час, он прошел по Ист?авеню и вместе с женщинами двинулся по Баньян — лейн!.. Теперь он снова здесь — он возвращается в деревню. По правую руку от него стоит дом Мэсона. Если вместо того чтобы свернуть влево к своему дому, он пойдет дальше по Ист?авеню, то увидит все хижины поселка. Как хорошо было выбрано место для селения! Как разумно составлен план! С какой любовью выдержана симметрия! Все расстояния между домами тщательно вымерены; все правила, принятые в цивилизованном обществе, полностью соблюдены.
Как удачно все получилось! Организация работ, соединенные усилия, творческая мысль, желание все предусмотреть, забота о будущем, стремление передать свое благосостояние детям — все было достойно восхищения! Несколько месяцев назад на этом месте простирались дикие джунгли. А теперь эти «улицы», эти почти идеально прямые «авеню», на каждом углу дощечка с названием; большая базарная площадь с будкой, с колоколом, с часами и цистернами для воды, которые устроил Маклеод; не слишком изящные, но прочные домики, и при каждом хорошо обработанный садик, обнесенный забором. Каждый у себя. Каждый сам по себе. Все отгородились друг от друга. Сосед ничего не просил у соседа. Все двери запирались на ключ. А подальше, на плоскогорье, — девять участков плодородной земли, принадлежавшей девяти британцам, земли, которая должна была их кормить и которая их убила.