Кое-кто любит сравнивать магию с мечом. Мол, смотря в чьих руках окажется оружие, таков и результат. Если у злодея и душегуба, то быть рекам невинной крови, а если у праведника и мудреца, то, стало быть, все наоборот. Самообман… иллюзия… призрак… Магия — это не меч, магия — это железная руда. И каждый, кто имеет ее запасы, кто имеет дар, плавит ее в печи собственной души, щедро или не очень подкидывая дрова — чувства и мысли. У кого какие есть, разумеется. Потом льет в свою истинную форму. А вот тут у каждого получается свое. У кого-то действительно «меч». У кого выйдет «серп» или «лопата», у кого — «ланцет», у кого вытянется «струна», а у кого-то и «воровская отмычка». Всякое может получиться: «набатный колокол», «наконечник копья», «корона» или «кандальные цепи». А бывает ведь и просто «ложка». Кто-то из прирожденных волшебников отливает свою силу единожды, и всю жизнь пользуется тем, что вышло. Кто-то пробует себя в новой ипостаси, с успехом или без оного. Все ведь зависит от самого мага. Гораздо больше, чем принято считать.
И если уж ты в конце концов понял, что твоя сила все-таки «меч», то надо им воспользоваться и рубить там, где это необходимо. Разве не это хотел сказать Фьеритири, прежде чем уйти за Грань?
Чистое исподнее, пара рубах, шерстяная туника, запасные ремни, седельные сумки, мечи в ножны… Сборы заняли ровно столько времени, сколько требуется, чтобы уложить вещи, закрепить ремешки, проверить лошадиную упряжь.
— Отпусти меня, милорд, — напрямик сказал Альс, придя к барону.
За плечом у эльфа уже висел дорожный мешок.
— Прямо вот так вот вдруг?
— Да. Мне пора.
Крэнг понимающе кивнул.
— Что ж… значит, так тому и быть… — вздохнул он. — Не стану тебя удерживать, мастер Альс. Мне было приятно знаться с тобой.
— Мне тоже.
Эльф и барон поклонились друг другу. Сдержанно и с достоинством.
— И вот еще что… — Ириен достал из ножен лекс, длинный эльфийский нож, и протянул его лорду Крэнгу. — Подарок твоему сыну.
— Которому из двух?
— Какой окажется достойным, — лукаво улыбнулся эльф, прежде чем уйти.
Гладкая костяная рукоять без всякого узора, одностороннее лезвие, острее которого не бывает в целом свете, — такой не купить ни за какие деньги.
— Подарок твоему сыну.
— Которому из двух?
— Какой окажется достойным, — лукаво улыбнулся эльф, прежде чем уйти.
Гладкая костяная рукоять без всякого узора, одностороннее лезвие, острее которого не бывает в целом свете, — такой не купить ни за какие деньги. Как ни верти, подарок эльф сделал царский. И не иначе со смыслом. Знать бы еще с каким?
…Море накатывалось на берег коричневыми мутными волнами, лениво облизывая галечный берег. Холодное море, забытая земля, низкое небо и ветер, хлесткий, как немилосердный бич в руках опытного надсмотрщика. Дождь моросил без остановки, и через пелену водяной взвеси он увидел Гилгит. Она медленно брела навстречу, глядя невидящими глазами в пространство перед собой.
Голос не хотел слушаться, но Кенард собрал все силы и крикнул:
— Гилгит!
Ветер жестко хлестнул его по щеке.
— Гилгит!
Она остановилась, вгляделась, и легкая улыбка прорезала ее серые обескровленные губы:
— Кен…
Он никогда не слышал от нее такого ласкового и доверчивого тона.
— Гилгит… Зачем? Ну зачем?
— Тише… тише… — пробормотала она. — Не говори ничего.
Ее черты странно выцвели, как рисунок на древнем пергаменте. И когда Кен коснулся ее руки, то почувствовал только липкий могильный холод.
— Там так холодно, милый мой Кенард, — жалобно прошептала девушка. — Ты себе представить не можешь. Обними меня, Кенард. Ты ведь так хотел это сделать. Раньше.
Он шагнул ближе, охваченный забытым, но знакомым томлением. Конечно, ей было холодно. Очень холодно. Этот холод стекал в Кенарда, а Гилгит на глазах расцветала живыми красками. Синие глаза, белая кожа, алые губы…
— Поцелуй меня на прощание, — попросила она.
Ее губы пахли землей, тяжелой промерзшей землей… земля чернела между зубами… и в ней шевелились черви… Морок улыбнулся пустыми глазницами…
— Пусти меня! — рванулся в сторону Кен, не в силах сдвинуться с места и продолжая держать в руках то живую красивую девушку, то начавший разлагаться труп.
— Слушай меня, Кенард! — прогремел ее голос. — Я не раскаялась под пытками. Когда собственный отец вспарывал мне брюхо, выжигая мне внутренности горячим железом! Я не раскаялась, когда выдавала свой секрет. Я не раскаялась, когда палач насиловал мое истерзанное, но все еще живое тело. Я не раскаялась, когда меня бросали в глубокую позорную могилу. Я не раскаялась, когда Милостивый Хозяин лишил меня возможности родиться вновь, обрекая на вечность в небытии. Нет! Я не раскаялась. Но я раскаиваюсь сейчас, зная, как ты страдаешь.
Ветер сорвал с черепа волосы прядь за прядью, волны смыли в пучину тяжелый пепел, в который она превращалась с каждым мигом.
— Раскаиваюсь, потому что не дала зацвести прекрасному цветку нашей любви. Прости меня. Прости и исполни мою волю. Последнюю!
Последний лоскуток морока вытек из рук Кенарда.
— Пусть эльф умрет, — прошипела на последнем издыхании морская пена. — Пусть… он… умрет… от… твоей… руки…