сядем на крыльцо,
Забери мои печали,
Сердце успокой…
Песенка из тех, что не поются, а снятся, как руки матери или голос отца, которые бессознательно мурлыкают, замешивая тесто или копаясь в огороде. Славные такие песенки без начала и конца. Джасс перевела дух, откинула со лба влажные от пота пряди и поймала сомкнутыми веками робкие солнечные лучики. Ветер обнял женщину за стан, прикасаясь к разгоряченной коже почти ласково, и она позволила ему нашептывать на ухо. Весь мир был таким неизъяснимо прекрасным, щедрым и светлым, таким просторным…
«Где ты?..»
Свеча в распахнутом настежь окне, неспящая тревожная душа.
Тоненькие невидимые ниточки напряглись и зазвенели серебряными голосами…
«Люблю тебя!»
Теплое соприкосновение переплетенных ног и рук.
«Люблю…»
Тихий вздох.
Ветер подхватил маленькую слезинку и унес ее куда-то в море. Душа к душе, соль к соли, снег к снегу… Джасс смахнула влагу с ресниц. Вот и нитки сыскались, мокрые и холодные, но чуть ощутимо дрожащие накопленной силой могучего ветра, небесной воды и самой грозной Зимней госпожи.
Глянула в море — туда, куда тянулось сердце, и увидела небольшую шикку с желтым сигнальным флагом на корме.
Чем-то неуловимым этот светловолосый рыцарь был похож на Малагана. Может быть, разрезом дерзких зеленых глаз, может быть, тем игривым взглядом прожженного юбкодрала, которым он окинул кераганскую ведьму. И не то чтобы она была в его вкусе, просто по заведенной издавна привычке эрмидэ взирать на женщин как на разновидность породистых животных, приносящих либо убытки, либо прибыли.
— Ну здравствуй, леди, — сказал он.
Длиннополое агейское одеяние, отороченное пушистым рыжим мехом, сидело на герцогском родиче, как собственная кожа, легко и изящно, словно рыцарь всю жизнь его проносил не снимая. Что тут скажешь — аристократ до мозга костей. И вся многочисленная свита, дававшая, кстати, присягу верности конену Садреду, разве только ниц не валится при одном лишь движении его бровей, начисто игнорируя своего пунцового от переживаний господина.
— И тебе, добрый день, милорд…
— Мэдрран ит-Мильд.
Ах, вот оно как. Джасс, конечно, поклонилась пониже, чтоб видно было, как она уважает правящий дом и лично посланника.
— Милости просим на Кераган, милорд ит-Мильд.
Он отмахнулся от приветствия, как от назойливой мухи, и сразу перешел к делу:
— Я по твою душу приехал, леди. Верно, знаешь уже?
Она кивнула, безропотно соглашаясь.
— Если пожелаешь остаться, то священник совершит над тобой обряд очищения от скверны. Если же нет, то убирайся с острова. Такова воля моего господина Великого герцога Инвара.
Тощий церковник, топтавшийся за спиной Мэдррана, сделал кислое лицо: мол, что тратить слова на сию закоренелую грешницу. В костер ее, в костер.
— Скажи мне, милорд ит-Мильд, а могу я дождаться весны, чтоб уплыть в Игергард?
— Ты оттуда родом?
— Да.
— До весны далеко, сколько душ она развратит, неведомо… — прошипел священник.
— Я только погоду предсказываю и не более того.
— Ветра и воды в руках Божьих…
Джасс не удостоила тощего даже взглядом, сосредоточившись на посланнике. Ну до чего же он похож на Мэда. И даже имя одинаковое. И ничего удивительного, они ведь родственники. Так вот каким мог быть Малаган, подумалось Джасс. Надменным, насмешливым, изящным, истым эрмидэ.
— Я обязательно уберусь с острова, милорд. Но только весной, — сказала ведьма, твердо помня, что в разговоре с аристократом ни в коем случае нельзя дать понять, что в чем-то зависишь от него, тем более просить.
— А что мешает мне приказать связать тебя по рукам и ногам, бросить в трюм моего корабля и отвезти куда-нибудь на необитаемый остров на верную смерть? — сладко улыбнулся герцогский посол.
— Наверное, ты не хочешь, чтоб внезапный шторм разбил твои корабли в щепы, милорд, — в тон ему ответствовала Джасс. — Ежели мне срок пришел помирать, так не в одиночестве. Правда?
Посланник понимающе усмехнулся. Они были в равных условиях. Ведьма могла призвать ветер и бурю, это он знал точно, но не хотел рисковать ни собой, ни своей шиккой.
— Ты смелая…
— Я просто хочу дожить здесь до весны. Спросите у людей, я ведь не сделала им ничего дурного.
Спросите у людей, я ведь не сделала им ничего дурного.
— Ты, богомерзкая ведьма…
— Заткнитесь, достойнейший, — мягко приказал Мэдрран. — Вас никто ни о чем не спрашивает. Его светлость приказал навести порядок, а не чинить беззаконие. — Он пристально вгляделся в темные глаза Джасс. — Оставайся до весны.
Джасс кивнула и более кланяться не стала, дожидаясь, когда все они уйдут. Так что не слишком спешил бог Сурабай предупредить колдунью о грядущих переменах. Зря только чашку расколотил Пестрый. Хотя кто доподлинно ведает о помыслах богов? Вот когда начинаешь жалеть о том, чего от рождения не дано и ни за какие деньги не купишь, не вымолишь и не завоюешь. Волшебный дар, который в иных людях полыхает, как солнце, в ней лишь тлеет дешевым фитильком, не способный осветить даже собственной сущности. Джасс стало внезапно холодно, так холодно, что она заторопилась в дом. Нет, в ее хижине было тепло, слишком долго женщина прожила в полуденных краях, холод пробирал откуда-то изнутри. Так в глубине живота зарождается мерзкое предчувствие грядущей беды, похожее на маленькую скользкую змейку, одновременно и щекочущую и грозящую ядовитыми острыми зубками.