Все трое — эльф и рыцари, поднялись со своих мест возле костра, встречая гостя. Но тот остановился, едва вступив в круг света. Не исключено, для того чтобы произвести впечатление на тэврцев, нагнать лишнего страха. Своего он легко добился.
— Кто хотел меня видеть? — проскрежетал он на удивительно правильном (для Ветланда) адди.
— Я! — отозвался сэр Соланг. — Я служу барону Крэнгу, владетелю Тэвра.
— Говори!
Тэврский рыцарь довольно подробно изложил просьбу. Речь перед этим репетировали довольно долго, и сэр Соланг не подвел, стараясь вовсю. Но на шаш-ннэ-шаку его речь не произвела никакого впечатления. Гном насуплено молчал.
— Ты говорила, что просить будет другой, — бросил он через плечо Пигви.
— Он хочет слышать твой голос, сидхи Альс, — пояснила та, ничуть не смущаясь.
— Пусть говорит так, чтобы смотреть глаза в глаза.
Догадаться, что требуется встать на колени, было в общем-то нетрудно.
«Все! — подумал Кенард. — Сейчас эльф упрется, и ничего мы от уродца не добьемся».
Но Альс невозмутимо вышел вперед и встал на колени перед гномом. Даже в этом случае его голова возвышалась над шамановой макушкой, и чтоб сравняться, эльф присел задом на собственные пятки. Они молча глядели друг другу в глаза. А глаза у шаку были точь-в-точь такого же цвета, что и у Торвардина, сына Терриара, внука Энардина, такие же теплые, ореховые, чуть в зелень, как скорлупа лесного ореха. С уродливого, непропорционального и грубого лица подгорного изгоя смотрели глаза Тора — друга, соратника, лангера и просто отличного тангарского парня, гордости своей расы.
— Ты — эльф.
— Да, — подтвердил Альс, откидывая с головы башлык, чтоб не осталось никаких сомнений.
— Я никогда не видел… таких, как ты.
— Я тоже.
— Испытываешь ли ты радость при виде меня?
— Нет.
— И я не испытываю должной ненависти.
— Времена принца Финнэджи давным-давно миновали.
— Для вас… быть может.
— Но ты не сжигал дотла Канолон, а я не лил тангарской крови.
— Никто из моего племени не сделал ничего подобного, и тем не менее мы прокляты, изгнаны и забыты.
— Судьба несправедлива.
— Поэтому ты радеешь за детей человеческого лорда?
— Да. Наверное.
Какое-то время гном молчал, продолжая разглядывать эльфа.
— Через десять дней у нас кончится мясо. Я не хочу, чтобы мой народ голодал. У нас тоже есть дети. Потому мы поступим так. Я расскажу тебе, как снять порчу, а ты вернешься на это самое место через девять дней и принесешь с собой оленью тушу. Такова будет плата за мою помощь.
— И все?! — ахнул Кен.
— Заткнись! — шикнул на него рыцарь Соланг. — А то еще передумает.
— Шаш-ина-Йагга взяла от младенцев по частичке плоти, ноготь или волос, залила их воском, закатала в ткань, отрезанную от их одежды, и совершила обряд на крови жертвенного животного, после чего спрятала «куколки». Теперь «куколки» вытягивают души младенцев и зреют, а когда созреют, дети умрут, чтоб из «куколок» вылупились ядовитые твари о шести ногах, о десяти крыльях, о двадцати клыках. Найдите «куколок» и сожгите их в чистом огне. Только так и можно снять порчу.
— А если не найдем?
— Тогда заставьте Шаш-ина-Йагга указать место схрона, — молвил гном.
— Теперь я ухожу.
Он с видимым трудом развернул свое неповоротливое туловище и заковылял в сторону леса. Несчастное невинное существо, покаранное без всякой жалости за вину далеких предков.
— И денег не взял, — вздохнул сэр Соланг.
— Зачем ему ваши деньги? — удивилась Пигви. — Разве он сможет пойти с ними на базар?
А Ириен все смотрел и смотрел вслед подгорному шаману. Чтобы запомнить этот миг навсегда.
— Выбора нет, милорд, — подтвердил сэр Соланг рассказ эльфа. — Либо Гилгит заговорит, либо…
— Мне придется собственноручно убить собственных сыновей, пока не проклюнулись чудища, способные пожрать всех нас, — горько прошептал барон.
— Экая гадина…
— Хуже. И она мне все расскажет. И заплатит за все, — зловеще пообещал Крэнг и велел кликнуть палача.
И хотя лорд жаждал сам развязать язык своей подлой доченьке, эльф с несвойственной в обычное время настойчивостью увязался следом в подземное узилище.
Гилгит встретила их смиренная, как голубица, сидя на своей подстилке, удерживаемая двумя цепями: одной, надетой на ошейник, — длинной, и другой, приклепанной к железному поясу на талии, — покороче. Но стоило глянуть в ее синие глаза, чтоб увидеть огоньки плохо скрываемого торжества.
— Пытать станете, батюшка? — кивнула она на палача. — Родную плоть и кровь?
— Стану. Еще как! — заверил ее батюшка.
— Я — девица хрупкая, что, если помру?
— Обязательно помрешь, но не сразу.
— А вдруг я запамятовала, где спрятала «куколок»? Станешь своих щенков душить? Или топить?
— Глаза б мои тебя не видели, подлюка! — заорал барон.
— Подойди ближе, батюшка, я тебе их отковыряю.
Увесистая оплеуха отбросила голову Гилгит назад, к стене.
— Чтоб ты сдох!
Еще один удар превратил левую щеку некромантки в лиловую подушку. Черные разбитые губы, гноящиеся руки и горящие ненавистью глаза. Ау! Где ты, красавица Снежинка?!
— Огня! — взревел барон. — Ты у меня заговоришь!
Некромантка зашлась в истерическом хохоте:
— Да я скорее откушу себе язык, чем хоть слово тебе скажу!