Короче, преподобный Бань поспел как раз вовремя. Носильщик уже стал с подозрительным вниманием поглядывать на сабельку Ши Гань-дана, явно намереваясь попросить ее для хозяйственных работ. А вспыльчивость народа И — особенно если дело касалось их традиционного оружия! — была известна всем.
Кроме, видимо, старшего носильщика.
— Позвольте взглянуть? — Преподобный Бань взял бамбук из рук носильщика и внимательно его осмотрел.
Палка была несколько тоньше той, что не так давно раздавил глава охранного ведомства «Совместная радость», А длины примерно такой же — около полутора локтей.
Золотой ворон солнца слетел пониже и долбанул горячим клювом голову монаха. На бритой макушке выступили капельки пота, преподобный Бань слегка подергал палку, как дергают полотно, проверяя его на прочность; в наступившей тишине было отчетливо слышно, как хмыкнул старый Ши Гань-дан…
Мгновенное напряжение сковало жилистое тело монаха, обвив его змеиными кольцами стальной проволоки; преподобный Бань страшно оскалился, издав резкий гортанный выкрик, шея монаха вросла в плечи, вспухнув жилами, на миг обнажились побагровевшие руки, явив любопытным взорам яростного тигра и свирепого дракона, — и вдруг все закончилось.
Змееныш закашлялся, подавившись куском маньтоу.
Он никогда не верил, что подобное возможно. Он и сейчас в это не верил.
— Бродячий инок нижайше просит принять его скромный дар. — Преподобный Бань с поклоном передал ошалевшему носильщику обломки бамбуковой жерди.
Которую только что разорвал пополам, словно гнилое сукно.
После чего обернулся к белой, как снег, госпоже.
— Итак, вам нужны сопровождающие? — осведомился монах.
***
Когда паланкин, за которым неторопливо брели Змееныш и монах из тайной службы, скрылся за поворотом дороги, старый Ши Гань-дан принес новый жбан пива и присел на крылечко.
— Дурак! — незло буркнул старик, наливая себе очередную кружку. — Тоже мне, сэн-бин, монах-воитель… нашел перед кем вола раздувать! Перед старым Ши Гань-данем! Столько лет прожил, ума не нажил… и Будда не вразумил!
Глава «Совместной радости» отхлебнул пива и замолчал.
Он не мог дать волю языку.
В павильоне, в потайной каморке, уже третий день сидел помощник столичного цензора, востроносый человечек с личиком мышки-полевки и глазами хорька.
Он не мог дать волю языку.
В павильоне, в потайной каморке, уже третий день сидел помощник столичного цензора, востроносый человечек с личиком мышки-полевки и глазами хорька.
Оттого и пустовала станция; оттого и были в разгоне все молодцы бяо-ши — кому охота…
Тс-с-с!
Старый Ши Гань-дан и так сделал для пришлого монаха все, что мог, грубостью и намеками пытаясь вынуть из-под монашеских сандалий опасную дорогу на Бэйцзин.
Значит, судьба…
За всем этим как-то подзабылось, что ни о каком инспекторе Яне старик и слыхом не слыхивал. Зато шаман их селения не раз вечерами рассказывал о хитреце Яне по прозвищу Ху-гун.
То есть Лисий Господин.
Что ж, значит, судьба еще раз…
5
Дело шло к вечеру.
Полупрозрачный серпик месяца робко замаячил в нахмурившемся небе, явив миру Хладный Дворец, где живет-поживает грустная богиня Чанъэ; воспрянувшие душой цикады запиликали вразнобой, празднуя прохладу, и птичья мелочь, вторя им, затянула грустные напевы своих цинов. Дорога петляла меж пологих холмов из желтого лесса, кое-где неопрятно обросших сосняком и зарослями дикого папоротника, сворачивала к рощам криптомерии и сбегала в распадки, притворяясь то собачьим хвостом, то ошалевшей в брачную пору гадюкой. Неутомимые поначалу носильщики стали все чаще сбиваться с шага, встряхивая паланкин и вызывая шумное неудовольствие госпожи, а обещанной усадьбы инспектора Яна все не было видно.
Монахи шли позади.
— Ты удивительный человек, — сказал вдруг преподобный Бань, разглядывая юношеский профиль своего спутника.
Змееныш споткнулся. Личина лазутчика требовала этого — еще бы, услышь кто нечто подобное из уст наставника, рвущего вот такенные бамбучины, так и вовсе ума бы лишился!
На самом деле Цай всю дорогу от Нинго к этим холмам ждал чего-нибудь подобного.
— Ты удивительный человек, — без нажима повторил бодисатва из тайной канцелярии. — Я совершенно не могу запомнить твоего лица. Вот когда смотрю — все ясно: высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке… А отвернусь, и мгновенно забываю! То есть, конечно, помню: ямочка, высокие скулы… но эти слова перестают складываться в лицо. Интересно, если сейчас кто-нибудь напомнит о тебе патриарху или наставнику Лю — смогут ли они воссоздать в уме внешность своего инока?!
— Да что вы такое говорите, наставник! — Чуть не плача от обиды, Змееныш наскоро огляделся. — Вот нападут на нас злые грабители, убьют меня в неравной схватке, а вы потом скажете, плача и стеная: несправедлив я был к молодому иноку, обижал его почем зря! Ругал ругательски, упрекал невесть за что! Явитесь вы в столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, правой руке Сына Неба, «обнимающему голову морской черепахи»* [Обнимать голову морской черепахи — занимать высокий пост.], и повинитесь — дескать, взял себе в служки бедного юнца и загубил молодую жизнь! Казните меня страшной казнью!