— Где способен улечься бык, там способен ударить кулак!
Лазутчик втайне ждал этого голоса, этих слов человека, чья голова весело скалилась на бамбуковом колу; и танцевал до изнеможения.
Только потом, взмокнув и изгнав из сознания ненужные мысли, лазутчик жизни брался за пилюли, мази и иглы.
Ему невыносимо хотелось обрить голову.
***
Гонцом неожиданно оказался рыхлый евнух. Лицо его представляло собой мешанину жировых складок и морщин, но маленькие колючие глазки напоминали иглы из котомки лазутчика.
— Скромный письмоводитель счастлив склониться перед мужем достойным и величественным…
Змееныш весьма сомневался, что евнух — письмоводитель, да еще и скромный; видимо, сановник разделял эти сомнения, потому что нетерпеливо всплеснул лапками — к делу, любезнейший!
Будто мы не знаем, что скопцы неоднократно занимали не только посты «больших мужей-дафу», но и надевали шапки цинов-министров!
— Государь велит вам, господин советник, нынче же вечером, едва прозвучат гонги и барабаны первой стражи, прибыть в Восточные казематы, в верхнюю допросную залу.
Сын Неба поручает вам инспекцию проведения дознания по делу монаха-изменника, захваченного на дороге Цветущих Холмов. Ваши выводы и предложения необходимо будет представить в докладе на высочайшее имя не позднее чем завтра,
— Он до сих пор молчит? — поинтересовался Государев Советник, и в тоне его пробилась нотка уважения.
— Увы, господин советник, — молчит. Поэтому, памятуя про вашу осведомленность о мерах наказания времен прошлых и нынешних… Государь приказал до конца недели получить от монаха-изменника подробные сведения о внешних и внутренних укреплениях обители близ горы Сун, о количестве подготовленных сэн-бинов в Шаолине, о состоянии монастырского арсенала, а также о наличии боеспособных слуг-мирян и каналах связи с филиалами монастыря. Осмелюсь добавить от себя: Сын Неба был очень разгневан, когда ему докладывали об упрямом молчании монаха! И трижды назвал Шаолинь гнездом смуты и козней. По-моему, чиновник-дознатчик всерьез рискует не только должностью, но и…
— Коновалы! — презрительно бросил Государев Советник. — Цирюльники для кровопускания! Между прочим, когда я еще в позапрошлом году предлагал учредить стипендии на факультете наказаний, открыв специальный курс «развязывающих языки», — меня упрекнули в отсутствии гуманности! А теперь какой-то монах смеется над государевыми чиновниками! Позор! Стыд и позор!
— Вот поэтому, господин советник, именно вам и поручается…
Спасительная дверца была совсем рядом, но Змееныш не трогался с места. Монах, захваченный на дороге Цветущих Холмов?! До сих пор молчит? Быть не может! Лазутчик собственными глазами видел голову преподобного Баня на колу, — правда, как голову наставника Чжан Во, главы тайной канцелярии… Ну и что? Не все ли равно, под каким именем ты восходишь на эшафот; не все ли равно, как тебя звали при жизни и назовут после смерти? Даже если Бань и был переодетым наставником Чжаном…
Опять же: сведения, которые должен дать монах-изменник, кем бы он ни оказался, могли означать только одно — готовится штурм обители правительственными войсками.
— Выходи! — приказал Государев Советник, и Змееныш послушно вышел. Они были одни в кабинете.
— Ты слышал?! — возмущению сановника не было предела. — Так и передай моему другу Бао: грядет конец света! Бездельники из Восточных казематов почти две недели не могут разговорить простого монаха! Впрочем, не надо, не передавай… к делу это отношения не имеет.
Змееныш же полагал обратное:
— Позднорожденный осмеливается спросить: разве не всех преподобных отцов из столичной тайной канцелярии казнили для устрашения?
— Не всех. Этого доставили на следующий день после публичного умерщвления, и государь повелел сохранить ему жизнь. Разумно, хотя и с опозданием: стоило оставить в живых троих-четверых — глядишь, у кого-то язык оказался бы не столь неповоротливым! Впрочем, не мне, скудоумному, судить поступки Сына Неба…
Змееныш кончиками пальцев взъерошил оперение шелкового павлина.
— Позднорожденный дерзко напоминает: высокий сановник обещал исполнить его просьбу!
— Проси, — кивнул Государев Советник.
— Я, подданный, безрассуден и глуп, — повторил Змееныш первые слова доклада судьи Бао. — Если определять мне наказание, то и десяти тысяч смертей окажется мало…
Лазутчик помолчал, машинально погладил макушку и брезгливо отдернул руку — ощутить под ладонью мокрые от испарины волосы было неприятно.
— Я прошу разрешения присутствовать при инспекции Восточных казематов, — твердо закончил он.
— Зачем? — Неприятно прозвенела сталь; и нахохлившийся воробей снизу вверх заглянул в глаза Змеенышу.
..
Лазутчик помолчал, машинально погладил макушку и брезгливо отдернул руку — ощутить под ладонью мокрые от испарины волосы было неприятно.
— Я прошу разрешения присутствовать при инспекции Восточных казематов, — твердо закончил он.
— Зачем? — Неприятно прозвенела сталь; и нахохлившийся воробей снизу вверх заглянул в глаза Змеенышу.
Лазутчик не отвел взгляда.
— Я слышал, под пытками говорят все. И поэтому хочу увидеть человека, сумевшего промолчать. Полагаю, если подождать до того дня, когда Шаолинь и впрямь будет разрушен, — мне и вовсе не доведется лицезреть подобное чудо.