Запряженный конями экипаж, церемониальное платье, свирельщиков и флейтистов, право красных ворот, право парадного крыльца дома, положенную свиту, лук и стрелы, топор и секиру, и жертвенные сосуды.
Принц Чжоу кланялся государю, забирал регалии и возвращался в Нинго.
Чтобы начать все сначала.
Как, например, сейчас.
И не надо было иметь семи пядей во лбу, не помещающихся под чиновничью шапку, чтобы понять: надеясь изыскать необходимые средства для выплаты солдатского жалованья, Чжоу-ван издал указ об увеличении налогов.
Предполагая, что уж лучше возмущение мирного люда, чем гнев военных.
Последствия оного указа, по-видимому, совсем недавно обнародованного, были опять-таки налицо. Лавки мгновенно закрылись, до того вполне мирно настроенные горожане резко прониклись сочувствием к несправедливо обиженным солдатам; кое-кто (а именно — «абрикосовые флажки», хозяева питейных заведений) уже приступили к обязательному в таких случаях подпаиванию недовольных вояк — короче, все это основательно попахивало возможным бунтом.
И в самом скором времени. Разумеется, в итоге в Нинго будут присланы правительственные войска из ближайших округов, бунтовщикам (в первую очередь солдатам!) не поздоровится — но не поздоровится заодно и самому Чжоу-вану, когда выяснится, что именно явилось причиной беспорядков. Император в очередной раз отстранит своего брата от управления уделом, подати будут временно снижены, торговцы и солдаты, которые останутся живы после усмирения, восславят мудрость и доброту Сына Неба…
Такое уже бывало. Разумеется, неизбежны издержки, какие обязательно случаются при волнениях — ну да что поделаешь: чем-то (и кем-то) всегда приходится жертвовать!
— …А не пора ли нам, братки, самим взять тот рис и денежки, что не хочет нам давать Чжоу-мздоимец?!
— Пора!
— Давно пора!
Еще несколько малотрезвых голосов поддержали крикуна, но большинство почли за благо промолчать. Впрочем, это не очень-то смутило горлопана.
— Молчите? Ваших жен потащат во дворец к кровнородственному прелюбодею, ваших малых детушек заставят помирать на рудниках, у вас самих вырвут последний кусок изо рта, да еще и кангу на шею навесят, а вы и тогда засунете язык в срамное место! Гляньте лучше, на каких повозках раскатывают сановники проклятого Чжоу! — Крикун, громогласный детина изрядного росту, в порванном халате со шнуром тунлина* [Тунлин — низший военный чин.], устремил корявый и немытый указательный палец в сторону экипажа судьи Бао.
Однако на этот раз баламута, против его ожидания, не поддержали вовсе. И даже наоборот: доходчиво объяснили, что это — отнюдь не сановник проклятого Чжоу-вана, а всем известный судья Бао, по прозвищу Драконова Печать, человек честный и находящийся на государственной службе. Так что нечего тут поливать грязью порядочных людей, а если у кого язык длиной в два чи и он хочет его почесать, то пусть, возьмет грабли…
Или засунет туда, куда только что сам говорил!
Судьба десятникова языка мало взволновала судью Бао, и доблестный сянъигун спокойно проследовал дальше, без всяких приключений добравшись до своего дома.
Где и был встречен любимыми женами со слезами радости и упреками в долгом отсутствии. После чего, принимая ванну с дороги, судья и узнал об удивительном появлении на их родовом кладбище могилы Чжуна.
— Геоманта вызывали! — всплескивали рукавами женщины, подсыпая в горячую воду вьетских благовоний. — Самого лучшего! Фэншуй сяньшэна, то есть «господина ветер-вода»! Открыл он трактат «Книга Захоронений», читал-читал и сказал, что более удачного места для могилы и не найти! Счастье, счастье-то какое!
Судья в меру поудивлялся, оценив нежданно привалившее счастье, мысленно поблагодарил за заботу Владыку Темного Приказа и едва успел выбраться из ванны, насухо обтереться огромным мохнатым полотенцем и облачиться в чистую одежду…
Во дворе нежданно-негаданно раздался взрыв стонов и причитаний, и обеспокоенный сянъигун поспешил на эти крики, дабы узнать, что еще случилось.
Почему-то ему казалось, что он уже разучился удивляться.
2
Прямо посреди двора на земле лежал человек. Человек ворочался и стонал, что-то бессвязно бормоча, а вокруг него, причитая, суетились младшая сестра судьи и две служанки. Выездной следователь, не сходя с крыльца, уже хотел было прикрикнуть на бестолково мечущихся и голосящих женщин, но вместо этого почему-то сделал шаг вперед и вгляделся повнимательнее.
Посреди двора в совершенно непристойном виде валялся его любимый старший сын и наследник Вэнь!
Причем пребывал любимый сын и наследник в весьма плачевном состоянии, которое живо напомнило судье его собственное состояние после стычки с бандой лихих молодцов накануне отъезда в.
..
Отъезда в ад.
Судья молча спустился по ступенькам во двор, так же молча отстранил вопящих женщин, коротко приказал ближайшей служанке бежать за лекарем и склонился над избитым Вэнем.
Вся левая половина лица Первого Сына представляла из себя сплошной лилово-багровый кровоподтек. Пострадавший глаз заплыл до такой степени, что не открывался — хотя, по-видимому, уцелел; правая же половина лица практически была нетронута, если не считать пары царапин, и являла собой разительный контраст с левой. Нос Вэня вспух чусской грушей и был, похоже, перебит. Ощупав стонущего сына, судья определил, что у Вэня сломаны также левое запястье и одно или два ребра.