Ждущие своего часа Добро и Зло.
Только Добро и только Зло.
«Кар-р-рма!» — хрипел гигантский ворон, чуя поживу.
И Владыка Янь-ван еще успел лихо закрутить ус и наклониться к Владыке Восточного Пика, чтобы подбодрить друга перед последним сражением…
Они стояли скудной цепью на холмах.
Они еще стояли.
***
— Скоро нас не будет, — тихо добавил Лань Даосин, и видение исчезло.
Темнота ослепила замерших людей; темнота была ярче света.
— Очищение диска, — выдохнул Маленький Архат. — Жесткое очищение…
Никто не поинтересовался: что имел в виду малыш-инок?
К чему?
— Должен быть другой способ… — бормотал мальчишка. — Должен быть… не может не быть…
Он вдруг вскрикнул и вцепился в отвороты халата лазутчика.
— Мессия! — Слюна брызгала в лицо Змеенышу, но тот не отворачивался, завороженный сияющими глазами Маленького Архата. — Мессия очищает диск! Без светопреставления! Слышишь, ты, змей ползучий, — Мессия очищает диск! Своей гибелью искупая грехи живущих!
Змееныш слышал.
И все слышали.
Что с того?
Пальцы Маленького Архата разжались, дитя-инок мешком опустился на землю и заплакал.
Сидя рядом с парализованным поваром, он рыдал от бессилия, от невозможности объяснить кому бы то ни было в этой чертовой Поднебесной, что значит — Мессия.
Никогда за века существования Чжунго здесь не возникала идея Спасителя, Сына Божьего, но и Сына Человеческого, способного умереть за людей, взяв на себя их прегрешения!
На короткий миг очистив диск Закона ценой собственной страшной смерти.
5
…Мне было плохо, как никогда.
Мне было хуже всех.
На самом краю пропасти успеть остановиться, лишь мельком заглянув в открывающуюся бездну, с облегчением перевести дух, вытереть со лба ледяной пот — и услышать за спиной грозную поступь начавшегося оползня!
Вот он, у моих ног, у наших с моим мальчиком колен — поверженный вирус, бедняга повар, свихнувшийся в проклятом Лабиринте, вот он, изуродованный жизнью корень всех зол, только Системе этого мало, ей надо все или ничего, а наши боль и отчаяние она в лучшем случае запишет и сбросит в архив за миг до светопреставления!
Сволочь!
Колесо бесчувственное!
Дай мне неделю… дай мне хотя бы день! — и я наизнанку вывернусь, а заставлю умников ханьцев понять, попробовать, попытаться сотворить чудо! Не может быть, чтобы не нашлось выхода, чтобы они не сумели понять такие простые и такие сложные слова:
«МЕССИЯ ОЧИЩАЕТ ДИСК!»
Не может быть…
«Конечно, — беззвучно ответил мне мой мальчик. — Конечно…»
Я чуть сгоряча не окрысился на него, чуть было не взорвался фейерверком несправедливой злобы, едва не восстал на того, в чье сознание попал волей случая и чье тело делил третий год… я чуть было не натворил бед.
Не успел.
Потому что сердце дурачка музыканта привычно распахнулось, впуская в себя весь мир, и ужас объял меня, и объяли меня воды до души моей.
Я забыл, с кем имею дело.
И когда вспышка прозрения ослепила глупца прагматика, прячущегося в чужой сути, как мышь в амбаре, когда тело вновь перестало существовать, а душа забыла человеческие имена, которыми ее награждали на всех перекрестках Бытия; когда горы неожиданно стали горами, моря — морями, а быть или не быть — смешным вопросом, не имеющим никакого отношения к повседневности, назвавшейся Абсолютом…
«Нет! — кричал я, захлебываясь первобытным страхом. — Не делай этого! Остановись! Пусть Поднебесная катится в тартарары, пусть Система очищает диск как ей заблагорассудится, только, умоляю, не делай этого…»
«Конечно, — тихо отозвался мой мальчик, — конечно…»
Единственный, кто успел услышать меня; услышать и понять.
Он шел умирать.
Умирать, впустив в себя весь испоганенный мир.
Умирать, как представлял себе это я, — страшно.
Как и подобает Мессии.
«Не делай этого! Я… я боюсь!.. подожди…»
«Конечно…»
И я, бесчувственное чудовище ископаемых времен, завизжал обезумевшим животным под ножом мясника, — на одну судорогу обретя и тут же снова утратив власть над телом, когда мой мальчик встал, улыбнулся ничего не понимающему Змеенышу и сделал первый шаг.
Но второго шага ему сделать не удалось. Потому что пальцы уродливого повара цепко охватили нашу щиколотку.
6
После «змеиной жемчужины» не встают.
Змееныш это знал наверняка.
Змееныш это знал наверняка. Он знал это, кубарем летя от беспощадной подсечки, выдернувшей из-под лазутчика землю вместе с ногами; он знал это, сшибая Маленького Архата, упавшего ловко и легко, как малыш-инок не падал никогда; он знал это, видя отчаянный рывок преподобного Баня, успевшего вырвать изрядный клок из поварской рясы-кашьи, прежде чем безумный Фэн оказался вне досягаемости…
После «змеиной жемчужины» люди не встают.
А бесовское лицо уже скалилось в трех шагах от ближнего манекена, гостеприимно открывавшего строй.
Фэн на мгновение задержался, обернувшись, — знал повар, нутром чуял, что никто не последует за ним к деревянным убийцам!.. Лишь монах из тайной службы сдвинулся на пядь и сверкнул угольным пламенем из-под век.
Но и преподобный Бань остановился, замерев рядом с лазутчиком, потому что обоих поразил облик сбежавшего безумца Кармы.
Тьма ласковыми прикосновениями сглаживала уродство повара, вспухшие рубцы казались тенями, невесомо павшими на человеческую плоть, провал рта не напоминал более «купель мрака», и смутная обреченность проступила в сухой старческой фигурке.