Мертвые.
Все.
— Да простит меня высокоуважаемый сянъигун за то, что я лишил его возможности предать этих негодяев справедливому суду, — смиренно произнес преподобный Бань, с поклоном подавая судье его печать и шапку. — Но у меня просто не оставалось иного выхода.
Монах помолчал и добавил:
— Еще раз великодушно прошу простить ничтожного инока.
4
Наверное, после этого прискорбного происшествия судье следовало бы вернуться домой и позвать лекаря — но выездной следователь Бао недаром носил почетный титул Господина, Поддерживающего Неустрашимость.
Говорить было больно, но можно.
Говорить было больно, но можно. Дождавшись появления уже спешивших на шум стражников и отдав им все необходимые распоряжения, доблестный сянъигун наотрез отказался от настойчивых предложений Баня-спасителя проводить его до дома. Дескать, тридцать и еще три раза благодарен вам, милосердный бодисатва* [Бодисатва — святой, вплотную подошедший к Нирване, но отказавшийся от состояния Будды ради спасения всех живущих на земле (и не только) существ.], но уж лучше вы проводите стражу до канцелярии и проследите за ходом освидетельствования, а я зайду в лавчонку напротив, умоюсь и поплетусь себе в одиночестве.
Что?
А, конечно… дойду, дойду, не тревожьтесь, все цело… ну, в крайнем случае, пошлю лавочника за носильщиками с паланкином!..
Насчет того, что у него все цело, судья изрядно привирал. Тучность, о которой уже было говорено, и впрямь спасла сянъигуна Бао от многих неприятных последствий, но колола в боку этакая опаска по поводу одного-двух сломанных ребер, время от времени вынуждая сплевывать в сторону слюной цвета столь любимой даосами киновари. Да и членораздельно объясняться с преподобным Банем становилось все труднее — давали о себе знать разбитые губы и несколько потерянных зубов.
Впрочем, настойчивость судьи — при всех его благодарностях, многократно высказанных вслух, — наконец дала свои результаты. Стражники удалились, таща на волокушах из копий и плащей тела лихих молодцов, преподобный Бань после некоторых сомнений последовал за ними, а судья действительно зашел в лавку. Там испуганный старик торговец помог ему умыться и перетянуть двумя полотенцами болевший все сильнее бок, после чего достойный сянъигун похромал дальше.
Продолжим свой так удивительно прерванный путь к жилищу мудрого даоса — ибо, кроме как жилищем, то есть местом, где в принципе жить можно, но не стоит, сие странное сооружение назвать было трудно.
И всю дорогу судья Бао размышлял: случайно ли нападение на него гулящих людишек и откуда так своевременно объявился преподобный бодисатва из тайной канцелярии всемогущего Чжан Во, монах-убийца с клеймом тигра и дракона на руках?!
Лань Даосин, к счастью, был дома. Не спрашивая, что произошло с судьей (впрочем, об этом можно было догадаться, и не обладая сверхъестественными способностями), даос мигом заставил гостя раздеться догола и усадил в огромную лохань с подогретой водой. После чего быстро и умело обработал все обнаруженные на теле достойного сянъигуна повреждения, не обращая внимания на кряхтение и стоны своего подопечного, смазал разбитое лицо остро пахнущей мазью и сунул в руки разомлевшему Бао глиняную чашку с какой-то подозрительной мутноватой жидкостью.
Когда даос отошел к большому чурбану, служившему магу столом, и взял оттуда кусок пчелиного воска, напоминающий по форме лошадиный череп, принявшись машинально сдавливать воск пальцами в разных местах, судью Бао поразила перемена, происшедшая с магом мгновенно и неотвратимо, будто удар молнии.
Лань Даосин стоял, не делая ничего особо примечательного, — невысокий, худой, даже, можно сказать, щуплый человек в драном полосатом халате, сандалиях с плетеными завязками и в неизменной железной шапке, похожей на рыбий хвост, но сквозь весь этот невзрачный облик явственно проступало нечто темное и страшное, как поднимающееся из прозрачных глубин морское чудовище.
— Они умрут, — тихо бросил даос, и пальцы его судорожно сжались, комкая череп из воска.
Судья Бао не спросил, о ком идет речь. И так было понятно. Он даже не успел произнести ни слова, как вдруг гримаса нечеловеческой досады исказила лицо Железной Шапки.
Словно невидимые пальцы повторили с лицом даоса то же, что он сам мгновение назад сотворил с восковым черепом.
— Жаль! — почти выкрикнул маг. — Ах, как жаль, друг мой Бао!..
— Что жаль? — Судья так и не понял: спросил он это вслух или только подумал? Но Лань Даосин ответил:
— Жаль, что они уже умерли. Преподобный Бань перестарался. Ну да ничего…
И на этот раз судья решил не интересоваться, что имеет в виду даос-чародей.
— А чем это ты поишь меня, о Мудрец Белых Облаков? — шутливо перевел выездной следователь опасную беседу в иное русло.
— Соломоцвет двузубый, клей из оленьих рогов, — думая о своем, машинально ответил Железная Шапка, — ветви коричного дерева, щит черепахи, кардамон, пион светлый, пророщенные зерна проса…
Тут он опомнился и замолчал, а судья Бао поспешил отхлебнуть из выданной ему чашки, хотя перечисленные компоненты не вызвали у него особого доверия.
Наконец Лань Даосин расслабился, бросил бесформенный кусок воска обратно на чурбан и, усевшись на циновку, приготовился терпеливо слушать.