Вскоре в уезде новый правитель принимал грамоту на должность.
— Все в обители знали, что я его пройду, — продолжил Бань, — нет, не все; я не знал. Но прошел. Как — о том умолчу, тебе это слышать запретно. А в самом конце, когда обнял я раскаленный кувшин и, вдыхая запах собственной паленой плоти, смотрел на открывшийся мне выход… Вот оно, впереди — великое будущее, улыбка Будды, парадная дверь обители, радостный патриарх, восторженные братья! Шагни к ним, сэн-бин, монах-воитель, сотворивший неслыханное и немногим доступное, будь славой Шаолиня! Слушай меня, мальчик, — никому я о том не рассказывал до сего дня… Стою я, руки горят, сердце горит — и вдруг как ладонь душу сдавила: хочу назад вернуться! Не к славе, не к жизни, даже не к Учению; в ту смертельную темень, где познал я себя самого! Мнится мне: там, среди деревянных воинов и бездонных пропастей, стоит Бородатый Варвар, неистовый Бодхидхарма, великий Пути Дамо; стоит и манит пальцем. Дескать, еще не поздно, еще есть время выбирать! Знаю, что глупо, невозможно глупо, да только тянет, сил нет!.. Не вернулся. Вышел наружу, подставил руки, брат Лю — он тогда еще не был главным шифу — ожоги мне мазью смазывает, братия хвалы воздает… А за спиной вход в Лабиринт закрывается. Медленно так, словно ждет — передумает Бань-зазнайка, кинется в последний момент, ударит телом в щель, вернется… нет, не вернулся.
Бань откашлялся и быстро пошел вперед.
Змееныш не прибавил шага — глядел в сутуловатую спину монаха и чувствовал, что сейчас он ближе к разгадке тайны Шаолиньской обители и Лабиринта Манекенов, чем когда бы то ни было.
Вот только не потому ли заговорил о сокровенном бодисатва-Бань, что знал: никому не поведает сего юный инок!
И не пора ли — вон оно, ущельице… нет, прошли.
И впереди уже видны крыши усадьбы инспектора Яна.
6
…Присланный хозяевами короб с едой был великолепен.
В восьми его отделениях лежало все, что способно вызвать трепет у истинного чревоугодника. Были там маринованные гусиные потроха с водяными орехами, вяленые цыплячьи ножки и серебрянка в коричном соусе. По бокам привлекали взор маленькие тарелочки с блинами на пару, шиповником и сладкой рисовой кашицей. Жареные голуби благоухали, дымились пельмени с курятиной, плакало янтарной слезой соленое мясо с ягодами шелковицы; тут же стояли серебряный кувшинчик с виноградным вином, и еще один — с жасминной настойкой.
Змееныш взял ломтик солонины, откусил и принялся неторопливо жевать. За последнее время он отвык от мясной пищи. Забытое казалось новым, и поначалу лазутчик не мог понять: то ли он наслаждается мясом (и отсутствием в выделенной им комнате Баня), то ли солонина ему не по душе и стоит приняться за кашицу с плодами.
***
Налившийся желтым соком месяц насмешливо ткнулся в окно рогами и завис над празднично гомонящей усадьбой.
Госпожу в паланкине явно ждали. Прибывших немедленно обступила толпа слуг, носильщиков сразу же куда-то увели, а явившиеся следом за слугами домочадцы наперебой принялись прославлять приехавшую даму.
***
Налившийся желтым соком месяц насмешливо ткнулся в окно рогами и завис над празднично гомонящей усадьбой.
Госпожу в паланкине явно ждали. Прибывших немедленно обступила толпа слуг, носильщиков сразу же куда-то увели, а явившиеся следом за слугами домочадцы наперебой принялись прославлять приехавшую даму.
Создавалось впечатление, что весь праздник и готовился-то исключительно в ее честь.
— Святая Сестрица! — только и слышалось со всех сторон. — Ах, Святая Сестрица! А мы уж заждались, истомились! Боялись — неладное в дороге приключилось!
Святая Сестрица кивала направо-налево, объясняя причину задержки, а стоявший сбоку Змееныш дивился прозвищу госпожи и глазел по сторонам.
Инспектор Ян Ху-гун был явно не беден. В обнесенном стенами дворе повсюду сновали какие-то люди — таская корзины, зажигая цветные фонари, накрывая столы и украшая беседки; над парадным залом светилась огненная «триграмма», левый флигель, скорее всего служивший жильем управляющему поместьем, затенялся тремя роскошными кипарисами, беседочные столбы покрывала изящная резьба, а в галереях и павильонах все новые и новые родичи всплескивали широкими рукавами и счастливо голосили:
— Святая Сестрица! Ах, Святая Сестрица!
Удаляясь в сопровождении инспектора Яна (седого представительного чиновника), Святая Сестрица походя потрепала Змееныша по щеке и немедленно пригласила преподобного Баня следовать за ней. Дескать, кому, как не опытному учителю Закона, положено вознести благодарственное моление по поводу благополучного возвращения домой?! А Святая Сестрица и ее родня присоединят свои голоса к голосу архата.
Змееныш сперва задумался: при чем тут возвращение домой, если госпожа, судя по ее же словам, приехала в гости? Но тут бойкая служаночка велела ему идти в отведенную для монахов-охранников комнату.
Первое, что Змееныш заметил, войдя в комнату, была кровать. На таком ложе должны сниться воистину государевы сны. Инкрустированная перламутром, с загородками сзади и по бокам, кровать эта стоила никак не меньше шестидесяти лянов серебром. Сверху с навеса ниспадал красный шелковый полог, поддерживаемый парчовой лентой; развешанные вокруг на серебряных крючках ароматические шарики наполняли воздух благоуханием.