Неудивительно, что нравы падают и падают…
Видимо, незнакомец у паланкина был не чета студентам-оболтусам из родовитых семей — едва уловив блеск советникова глаза, он почтительно склонился, приложив руки ко лбу, и одними губами произнес:
— Отчаянный дерзец лишь выполняет приказ: передать высокому сановнику весточку от далекого друга! Уста не карают за произнесенное — виноват сказавший!
— Зато иногда отрезают излишне длинный язык, — как бы невзначай чирикнул воробей. — Ты, я вижу, не боишься смерти?
И шевельнул пальчиком опомнившейся страже — не трогать! Раньше суетиться надо было.
— Осмелюсь спросить: как вы догадались?
— По твоему голосу, чужой гонец, — он совсем не изменился.
— Но ведь и вы, о опора Чжунго, по моему ничтожному разумению, не дорожите вашей драгоценной жизнью!
Во взгляде сановника промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее интерес.
— И как же ты определил это, удалец?
— По вашему лицу, господин: оно не изменилось.
Более прозрачного намека и быть не могло: «Окажись я наемным убийцей, досточтимый сановник, и вам бы оставалось гордиться новым титулом лишь посмертно».
Более прозрачного намека и быть не могло: «Окажись я наемным убийцей, досточтимый сановник, и вам бы оставалось гордиться новым титулом лишь посмертно».
Носильщики успели сделать не меньше тридцати шагов, прежде чем бескровные губы учителя Сынов Отечества снова шевельнулись:
— Говори.
Но даже привычные ко всему носильщики вздрогнули и сбились с ритма, когда незнакомец вдруг заговорил звучным, хорошо поставленным баритоном, свойственным скорее человеку дородному, грузному и, судя по интонациям, облеченному властью:
— Я, подданный, безрассуден и глуп. Подавая трону доклад, я употребил в нем непочтительные выражения. Если определять мне наказание, то и десяти тысяч смертей окажется мало. Надеюсь, государь с состраданием отнесется к глупости верного слуги и простит ему безрассудную прямоту… — Незнакомец замолчал и добавил уже прежним бесцветным голосом:
— Пославший меня сказал: если вынудят докладывать при людях, то этих слов будет достаточно.
— И мой друг Бао по прозвищу Драконова Печать, как обычно, оказался прав. — Улыбка Государева Советника казалась чужой на махоньком личике, совершенно не приспособленном для таких широких и искренних улыбок. — Узнаю стиль — уничижение паче гордыни… Впрочем, я полагаю, у тебя сыщутся и другие доказательства, кроме стиля и краденого щебета?
— Досточтимый господин, чье имя вы только что произнесли, повелел: если спросят, напомни о неких отроках, сбежавших с занятии по «Заново составленному описанию Пяти династий» и попавшихся в лапы сыщикам подле Зеленого терема, что на углу улиц Изначального Покровительства и Златоудельной.
Улыбка сановника стала еще шире.
Он даже сбил на затылок шапку — сбил лихим юношеским движением, сверкнув очами, порывисто приподнявшись на сиденье…
И снова замер — прямой, маленький, строгий.
— Уйди к писцам, — приказал Государев Советник. — Скажешь: я велел после трапезы привести тебя ко мне в кабинет. Там и зачитаешь доклад.
Змееныш Цай кивнул — и через мгновение у паланкина никого не было.
Запасные носильщики даже сделали из пальцев колечко — от нечистой силы.
— Слава! — кричали в толпе, нимало не заботясь явлением гонцов с тайными докладами. — Слава Государеву Советнику! Слава мудрецу, подсказавшему Сыну Неба истребить проклятых монахов! Долгие лета губителю тайной канцелярии!
Сановник в паланкине слушал эти крики и зябко кутался в шерстяную накидку, хотя на улице было более чем жарко.
2
Кабинет Государева Советника состоял из трех помещений; Змееныша сановник принял в первом, где находилась летняя кровать с мраморной основой и перилами из темного, инкрустированного золотом бука. В углу располагался лаковый столик для игры на цитре; рядом — складной стул, украшенный перламутром. Вместо цитры на столике валялись визитные карточки и учетные книги, где регистрировались подарки, полученные в Праздник Средины Осени.
Книги же были навалены грудами в беспорядке.
Сановник расположился на махоньком табурете по ту сторону кровати, и Змеенышу были видны только четырехугольная шляпа, поблескивающие глазки и породистый клюв, время от времени трепещущий ноздрями.
Лазутчику еще подумалось, что все это очень удобно для допроса: окна позади Государева Советника были затенены зеленым флером, а сам Змееныш сидел как раз на освещенной половине, за музыкальным столиком.
— Я слушаю, — тоном, не терпящим возражений, бросил воробей из-за кровати.
Змееныш Цай прикрыл глаза, сосредоточился и чужим голосом принялся пересказывать доклад — тот самый, который ему прочел судья Бао в притоне Немого Братца.
Змееныш Цай прикрыл глаза, сосредоточился и чужим голосом принялся пересказывать доклад — тот самый, который ему прочел судья Бао в притоне Немого Братца.
Медленно.
Внятно.
Слово в слово.
***
В столице Цай находился уже вторую неделю.
Еще в первый день, еле заставив себя уйти от страшного частокола, лазутчик отправился возобновлять старые связи. В Бэйцзине он бывал в последний раз лет эдак пятнадцать тому назад — а значит, можно было воспользоваться тогдашним именем, под которым его в ту пору знали здесь. Никого из прежних знакомцев не должен был удивить нынешний вид Змееныша. Постарел? Ну и что?! Мало ли отчего выпадает в жизни человеку сомнительное счастье выглядеть хуже, чем следовало бы? А в тех местах, куда побрел за пристанищем лазутчик, не было принято подробно расспрашивать о превратностях судьбы.