И тощий жилистый монах, одетый в ярко-оранжевую кашью, вытолкнул вперед совсем еще молоденького монашка в дорожной черной хламиде.
— Великий наставник, — взмолился несчастный, падая на колени, — смилуйтесь, не заставляйте голову терять! Вот вернетесь вы в обитель, спросит у вас патриарх: а куда вы, преподобный Бань, дели инока Цая, что вы ответствуете отцу-вероучителю?!
Монах в кашье только расхохотался и легонько пихнул юношу в спину — заставив птицей пролететь все расстояние от передних рядов до закипающего на разложенном огне котла.
Малость опешивший Расколотая Гора заплясал вокруг монашка, истово размахивая мечом.
— Ох, и полетит головушка в кипяточек! — орал он, изрядно повторяясь и на ходу раздумывая, как выпутаться из неприятного положения. Меч сверкал в воздухе, испуганный инок жался к котлу, рыбий барабанчик и колотушка стучали не переставая и в тот самый момент, когда Расколотая Гора окончательно прижал монашка к кострищу, попутно сыпанув в кипяток пригоршню ароматного зелья…
Пятицветная вспышка заставила всех на миг зажмуриться, а когда зрение вновь вернулось к нингоусцам, юного инока как черепаха языком слизала, а на кипящей поверхности воды плясала высушенная голова здоровенной гадюки, игриво вывалив наружу черное жало.
— Свершилось! — сорванным голосом сообщил чародей, весьма удивленный таким оборотом дела, и был немедленно схвачен за отвороты халата монахом в оранжевой кашье.
Вроде бы и держал монах не очень крепко, и руки преподобного были худыми и на вид слабосильными, да только Расколотой Горе не нужно было объяснять: чуть-чуть озлится преподобный, и вывалится чародейский язык почище гадючьего!
Никакой меч не поможет: только отразится в клинке страшное тавро, что выжжено на монашьих руках, и враз разломится лезвие от страха на тридцать три части!
— Где мой спутник? — свистящим шепотом поинтересовался монах.
— Свершилось! — сорванным голосом сообщил чародей, весьма удивленный таким оборотом дела, и был немедленно схвачен за отвороты халата монахом в оранжевой кашье.
Вроде бы и держал монах не очень крепко, и руки преподобного были худыми и на вид слабосильными, да только Расколотой Горе не нужно было объяснять: чуть-чуть озлится преподобный, и вывалится чародейский язык почище гадючьего!
Никакой меч не поможет: только отразится в клинке страшное тавро, что выжжено на монашьих руках, и враз разломится лезвие от страха на тридцать три части!
— Где мой спутник? — свистящим шепотом поинтересовался монах. — Не медли, уважаемый, отвечай, добром прошу!
— В… в чертогах Желтых Источников, — просипел полузадушенный чародей первое, что пришло ему в голову. — По приглашению самого Господина Тайбо, Хозяина Золотой Звезды! Забыл я, ничтожный, что идущих по Пути Будды бережет от чародейства их тяга к истинному просветлению, — вот и наказал меня Господин Тайбо за самонадеянность! Вы не беспокойтесь, преподобный отец, вернется ваш досточтимый спутник, к ужину и вернется, вы уж не сомневайтесь!
Если Расколотая Гора в чем и не сомневался, так это в том, что к ужину и духу его в Нинго не будет.
Монах разжал свою мертвую хватку и быстро пошел прочь.
Зеваки смотрели ему вслед и ругали преподобного за то, что сам подставил отрока, а теперь еще и хватает порядочных людей за горло; чародея ругали за оборванный на самом интересном трюк, себя же хвалили за проницательность — никто и не подумал платить) Расколотой Горе до окончания зрелища, чем все и были весьма довольны.
***
Стоявший у западного угла харчевни Змееныш Цай тоже был доволен.
Преподобный Бань очень вовремя решил пошутить, забыв, что у каждой шутки есть вторая, шершавая половинка.
До ужина у лазутчика жизни оставалась уйма времени.
2
За две недели с лишним, в течение которых монах из тайной службы и Змееныш Цай двигались через провинцию Хэнань, от обители близ горы Сун к Нинго, — за это время лазутчик жизни понял одну очень простую истину.
Он понял, что преподобный Бань — самый опасный человек из всех, когда-либо попадавшихся Змеенышу на пути.
Лазутчик мог утешаться только тем, что он и сам далеко не подарок Яшмового Владыки.
Весь первый день они молчали и шли.
Ночью Змееныш встал — остановились они на небольшой почтовой станции — и нарочито шумно отправился во двор, незаметно прихватив мешочек со снадобьями. К счастью, во дворе оказался укромный закуток, между коновязью и амбаром, так что лазутчик сумел наскоро проделать все необходимые для себя действия и так же шумно вернуться в отведенную им комнатушку.
Он ожидал недовольного ворчания, вопросов относительно того, куда это он шляется на ночь глядя; он ожидал попыток со стороны Баня исподтишка понаблюдать за ним…
Ничего подобного.
Преподобный Бань даже не проснулся.
Весь второй день они молчали и шли.
Весь третий — тоже.
К концу недели их согласились подвезти купцы из Синьганского уезда, везущие в Нинго шелк и ароматные притирания в надежде на хорошие барыши.
— Наставник, — спросил Змееныш со всей наивностью, на какую был способен, присев на край повозки рядом с преподобным Банем, — а когда вы будете меня учить?
Монах ничего не ответил.