— А что вы хотите, — всплеснул руками лейтенант, — времена пошли ныне лихие. Эвон и в городе посреди дня на банки налетают.
— И не говорите, — поддакнул ему сержант, — Недавно в соседней губернии кто?то банк ограбил. Правда без налета и ночью… Прорыли ход, то ли магией, то ли машинами….
— Да какими машинами, — оборвал лейтенант, — нету таких машин. Не придумали еще. И не магией — в банках все алярмами на магию увешано. Как есть вам говорю — там была банда дрессированных кротов. По тракту Ади гнал как безумный или гонец, что в общем одно и то же. Мне тоже приходилось погонять коня за ним, и, иногда становилось страшно — а не загоним ли мы коней, а не падут ли они. Когда я что?то заметил? Может и сразу. А может, и до конца я ни о чем не догадался. В Ади многое было странно — его странность была притчей во языцах. Скажем, вы видели человека, который жмет руку прокаженному, а затем откусывает заусенцы с пальцев той же руки, кою держал больной лепрой? Как правильно назвать болезнь Ади? Да никак! Теперь я знаю, что не болезнь была у него. Не хвороба в нашем, обычном понимании. Не тот недуг, при которой пользительно глотать микстуры, прикладывать пиявки… Никто из врачей нашего мира не смог бы прописать Ади стоящего рецепта, равно как и не смог бы предложить лекарства от болезни по имени любовь. Ну кроме яда, конечно… Меж тем, я действительно думал, что Ади влюбился- уж слишком были похожи симптомы — он вел себя, будто ударенный пустым мешком — отвечал невпопад, бил наугад… Но в кого он мог влюбиться — не в меня же? А всех остальных он наблюдал ну не более четверти часа. С Ади действительно творилось что?то непонятное. Он часто вздрагивал, его бросало то в жар то в холод, он произвольно менял темы разговоров. Иной раз, проснувшись ночью, я не находил его на месте — его то ли не было вовсе, то ли он сидел и скармливал костру щепки. Я пытался с ним заговорить, но он просто отмахивался. Иной раз из его сумок появлялась колбочка с каким?то эликсиром. Цвета лекарств были совершенно разные, фантазийные — то будто кипящая сталь, то будто пьяная, свихнувшаяся радуга. Ади выпивал, морщился, срывал злость на пустом сосуде — разбивал его о ближайшее дерево. Я раз попытался выяснить, что он пьет, но Ади не счел нужным даже открывать рот в ответ.
А знал ли он сам, что вливает в себя? Часть его, вероятно, это знала, но скрывала ответ. Вероятно, кто?то ему объяснил, что если почувствует одно — пить из такой?то пробирки, другое — из совершенно иной… Однажды, проснувшись, я увидел как он, в лунном свете упражняется с мечом. Это был единственный случай, когда я видел Ади тренирующимся, и впечатление получилось тягостным — мельницу он крутил медленно, кружил тяжело, будто держал оружие впервые. Но я не придал этому значения — какая разница, какие мы на тренировках. Все решает бой. Я повернулся на другой бок и заснул.
Свадьба
Ближе к Тииру нашу дорогу перегородила свадьба — шумная и многолюдная. На нее, вероятно, собралась вся деревня. Все сорок дворов. Деревня лежала чуть в стороне, на холме, ближе к совершенно бесплатному проезжему шляху. Но отчего?то процессия вышла именно на тракт. Наверное, в этом был какой?то скрытый мятеж, месть проносящимся мимо. Невеста была молодой дородной девкой — вся в прыщах. Жених был подстать ей — совершенно зеленый паренек, который выглядел испуганным. Ему подносили чарку — он выпивал ее как водичку и даже забывал хмелеть.
— Ты женат? — спросил Ади
— Нет… А ты? Не отрываясь от созерцания процессии, он стянул перчатку и показал мне свою руку с массивным кольцом на безымянном пальце. Оно было золотым и, вероятно, прилично весило. Когда я видел подобное, мне всегда хотелось спросить — а руку не оттягивает?… Не тяжело носить? Не это ли называют семейным ярмом?
— Каждый раз я вижу, — продолжал Ади, — но никак не пойму, почему по сути детей подкладывают друг другу в постель…
— Потому что созрели…
— Для чего?… Жизнь подобных людей скучна и однообразна и в постели они находят одно лишь развлечение. Да и потом я не думаю, что зрелость определяется постелью. Первого человека я убил в четырнадцать лет, а вот с женщиной меня увидели первый раз позже… Гораздо позже… Настолько позже, что вокруг моего имени начались всякие неумные разговоры…
— А убийство — это действие зрелого человека? Было видно, что задумался он крепко. Но ответил как обычно быстро:
— Не само убийство… А ответственность, что за ним следует… Надо сказать, что к задержке все отнеслись благосклонно. Даже имперский конный патруль, чьей первейшей задачей было следить за порядком движенья, остановился и взирал на новобрачных свысока и улыбаясь. Будто извиняясь за причиненные неудобства, среди путников появился мужичок из местных. Он наливал из штофа чарки самогона.
— За брачующихся, сталбыть, — сказал он, подавая стакан нам. Самогон был мутным и злым. Я нащупал в кошельке монету:
— А это от нас, — бросил ее в стакан, — молодым на счастье, на новую жизнь. Мужичок расцвел в улыбке. На новую жизнь… Не знаю, попала ли монета по адресу. Я в этом сомневаюсь — еще больше я сомневаюсь в том, что жизнь тех, кто женился в тот день, изменилась значительно. Наконец, свадьба сошла с тракта и вернулась к деревне. Движение на дороге восстановилось. Буквально через пять миль, с другой стороны тракта показалась еще одна деревушка. Она жила буднично — праздник был совсем не на ее улицах. На огородах горели костры, дым стелился улицами, затекал в овраги, смешиваясь с ожидающим сумерек туманом, выплескивался на дорогу. Я вдыхал эту смесь полной грудью — она пахла моим детством. На холме, в четверти мили от дороги мальчишки махали руками проезжающим, что?то кричали. Голосов не было слышно — но я знал, что они кричат. Они желали доброго пути и счастливого прибытия. Когда?то давно я тоже так кричал — проезжающим. А затем дорога прошла через мой дом. Я подумал: а ведь пройдет еще лет десять и уже свадьба этих детей перегородит кому?то дорогу.
А затем дорога прошла через мой дом. Я подумал: а ведь пройдет еще лет десять и уже свадьба этих детей перегородит кому?то дорогу. Где к тому времени буду я? И подумал еще я такое: а как это?… Как можно жить у дороги — но ступить на нее только раз, перекрыть своим праздником будничное движенье остальных, посторонних людей. Или напротив, уже с небес смотреть, как односельчане несут твое тело на погост, а за скромной сельской колонной пристраиваются те, кто не спешит обгонять покойника. Как не сойти с ума, дожить до вековой мудрости, а не до маразма. Как найти разнообразие в одинаковых днях? Можно ли ходить в одно место в одно время разными дорогами всю жизнь?… Случалось, часто путешественники на покое селились у дороги: раньше они проносились мимо людей, а теперь люди мимо них — движенье сохранилось. Но здесь все было иначе. Почему? Да потому что их деды делали так, потому что отцы делали так и они не видят повода делать иначе. Они смотрели из кустов на проносящихся мимо, а затем набирали духу, распрямляли плечи и как в старые времена — бежали, бежали — к медленной реке, к никому неведомой ветле над тихим плесом. Ведь можно и так — в детстве залезть на вершину самого высокого дерева, осмотреться на десятки миль вокруг, подумать — мир велик. И дожить до седин, ни разу не выйдя за пределы увиденного в юности круга. Они знают — мир велик. Но редко понимают — насколько. И ближайшая ярмарка для них — край света. И солнце садится за соседней деревней, а затем всю ночь крадется по оврагам, чтоб снова встать утром на востоке.
— Ади?