— Цирк или зоопарк, — предположил я. Тролль промолчал, вероятно, оттого, что подобного еще не видел, но Ади мне ответил:
— Странствующий бордель. Но мы оба ошибались — это был бродячий театр.
Мы перегородили им дорогу. Просто вышли на тракт: я в центре, Ади справа, тролль — слева. Оружие не обнажили, но прятать тоже не стали. Объехать нас у них бы не получилось, и они остановились в дюжине шагов.
— Чего надо?… — крикнул старик?возничий.
— У меня конь захромал, — ответил Ади. — Если у вас есть лишний, я бы вам хорошо заплатить… Вряд ли они поверили — проезжий шлях был плохим местом для сделок.
— А у твоих друзей тоже лошади сдохли?
— Не сдохли, но двоих они не понесут…
— Да у нас у самих вол пал… Это была правда — театр был небогатым, настолько, что обходились они лишь необходимой тягловой силой. Потеря одного вола пробила в их бюджете брешь… Из фургона появилась голова женщины, она что?то прошептала возничему.
— А ведь верно… — проговорил тот: Уж не господина Реннера?младшего мы здесь видим? Ади слегка поморщился и кивнул:
— Он самый… Старик спрыгнул на землю, подошел к нам ближе и стал внимательно рассматривать Ади внимательней. Я и тролль возницу будто не интересовали вовсе. Причем на самого известного убийцу он смотрел вовсе без страха, будто знал то, что нам было неизвестно.
— Он самый… — согласился старик. — Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите, что вы уже не живая легенда… Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:
— Покамест жив… Можешь даже пощупать… Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:
— Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне.
— Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите, что вы уже не живая легенда… Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:
— Покамест жив… Можешь даже пощупать… Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:
— Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне. Мы идем в Найвен и Лот… Уж там вы кобылку себе подберете… Так мы и сделали. Решение нашлось выгодное для обоих сторон. Мерина впрягли в телегу, Ади забросил в нее седло и сел сверху. На краю уселся тролль, я остался при своих… Когда колонна тронулась, я не преминул съязвить:
— Ну как дела, у рыцаря на телеге? Ади просто отмахнулся и откинулся на спину. Он смотрел в небо, на его губах появилась улыбка. Я подумал, что он имеет на нее право — ехать ему было удобней. Я плюнул и легко ударил коня в бока, догнал головной фургон, и на ходу спрыгнул на козлы. Когда я обернулся, оказалось, что правит не встретивший нас старик, а юноша лет пятнадцати. В руке он держал лист, с коего зазубривал текст.
— День добрый… — сказал я, привязывая коня к борту фургона. Он кивнул в знак того, что день действительно не плох. Я не стал развивать тему — в конце концов я сам поздоровался только потому, что надо было что?то сказать. Парень зубрил слова из пьесы, более подходящие для скороговорки, чем для подмостков. Когда?то я слышал эту пьесу и даже покупал либретто. Насколько я помнил, эти реплики принадлежали Отцу Богов. В пьесе тот был персонажем неоднозначным, но не до такой степени, чтоб его дали играть безусому юнцу:
— «.. Вот я сам — в небесах Сею страх я в глазах …» Парень запнулся и я подсказал:
— «… Не скрывал — я солгал …» Юноша кивнул в знак благодарности и продолжил:
— «… Я презренный в грязи Вашей силы я вождь Я есмь жар, я есмь дождь Это ново? Сказать снова? Иль не так? Возрази?… …» Парень выдохнул — его монолог закончился. Почти закончился.
— Рано расслабился, — сказал я… — ты еще должен сказать «м?м?м?мо?мое п?п?п?п?поколенье»
— На сцене я хорошо заикаюсь и без репетиций. Мы засмеялись — он тихо, я громче.
— А вы увлекались театром?
— Театр как корь — им нужно единожды переболеть в жизни, — ответил я расплывчато чьей?то цитатой.
— А теперь тоже гастролируете?
— Аха… Воздушный цирк барона Манфреда. Только смертельные номера.
— Здорово… А покажите? Нет, положительно — вредно лгать юношеству. Или шутить…
— Может и покажем… А может и нет… Надеюсь на последнее, ибо, думаю, зрелище тебе не понравится. Я еще не знал, что показать все же придется. Причем скоро…
В театре
Старика который узнал Ади, звали Кольдиганом. Он был главным пайщиком театра, режиссером и драматургом. Все остальные в театре были или его родственниками или совладельцами, а чаще и тем и другим. Парень, с которым я ехал, был его сыном и откликался на имя Мориц. Кольдиган никогда не расставался с карандашом, заткнутым за ухо, и записной книжкой, которую носил в сапоге. В нее он периодически что?то черкал. На первой же ночевке он рассказал о себе такое:
— Начинал на городских подмостках. Или на лобном месте. Впрочем судите сами — по пятницам на помост закатывали плаху — рубили конечности и головы, рвали ноздри, жгли каленым железом, читали приговоры на конфискацию или изгнание.
А за ночь кровь высыхала и вечерами в субботу или в воскресенье ставили декорации и играли на крови. Конечно же кровь пытались отмыть, но она быстрей въедалась в доски, они становились дублеными, бурыми. Комедии на моей памяти не ставили ни разу, но все же чувство было странным… То иногда думаешь, что спектакли идут три дня, и в пятницу тоже было представление. Казенные подымятся на бис, возьмутся за руку с палачом, кровь окажется брюквенным соком… Ну иногда и наоборот — что мы не играем, а живем, что именно на сцене — предпоследняя истина.
— Отчего предпоследняя?