— Не физически, но я там была.
Мы переглянулись — взгляд общего знания, общего ужаса, общего страха.
— Как близко ты подходила к кровати? — спросила она.
— Ближе, чем мне хотелось бы, — ответила я шепотом.
— Я коснулась черных простыней, потому что думала, что она всего лишь спит.
— Она спит, — сказала я.
Валентина серьезно покачала головой:
— Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать, будто спит любой вампир. Это не сон.
— Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во сне.
— Верно. Но она и не спит.
Я пожала плечами:
— Как ни назови, а она не бодрствует.
— И за это мы ей искренне благодарны, так ведь?
Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться.
— Да, — шепнула я. — Благодарны.
Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула — не от прикосновения, но от ее напряженных слов:
— Только мы с тобой испытали прикосновение тьмы.
— И еще Белль Морт, — добавила я.
Валентина посмотрела на меня вопросительно.
— Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас поднималась тьма.
— Нашей госпоже об этом не доложили.
— Это случилось только сегодня, рано утром.
— Хм-м, — произнесла Валентина, захлопывая веер и пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. — Об этом нужно сказать Мюзетт.
Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский возраст, но в глазах ее было взрослое знание — и еще что-то.
— Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство — Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут.
— Я не понимаю.
— Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они явились, — плохо.
Очень плохо.
Я наморщила лоб:
— Извини, но я потеряла нить.
Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением.
— Мы поговорим снова после этого сюрприза.
Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее окликнула:
— А что тебя спасло от тьмы?
Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним было у нее привычкой.
— А что спасло тебя?
— Крест и друзья.
Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми, как вьюга.
— Моя человеческая няня.
— А она видела ту, что лежала на кровати?
— Нет, но та ее увидела. Она завизжала, и визг длился и длился, пока она не свалилась замертво. И тело ее лежало там еще долго, потому что никто не хотел туда входить.
Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось не вздрогнуть.
— Запах стал совершенно невыносим.
Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку, но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока ни была улыбка. И она вышла, взмахнув черной шторой.
Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора закрылась, и переглянулись.
— И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня тяжело вынести напряжение?
Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы видеть нас обоих.
— Мюзетт чует ложь и не поверит ей.
— Мы с Валентиной только что говорили о матери всех страшных вампиров, а ты тут же снова о Мюзетт.
Ашер сжал мне руку и вздохнул:
— Ласковая тьма не заберет меня сегодня, Анита. Она не пригвоздит меня к столу, не расстегнет на мне одежду и не возьмет силой. А Мюзетт может.
— Ты теперь в нашей постели, Ашер, и правила гласят, что она не может тебя забрать.
— Но она чует, что это ложь.
— Если тот факт, что мы с тобой не имели сношения, на вампирском радаре превращает наши слова в ложь, то с этим я ничего не могу поделать.
— Мюзетт желает, чтобы это было ложью, ma petite. Она ищет любой повод, который расширит ее поле действий. Твои сомнения и сомнения Ашера ей такое поле дают.
Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти. Когда я снова открыла их, оба вампира смотрели на меня со всем искусством держать непроницаемую маску на лице. Я глядела на эти живописные портреты, вдруг ставшие трехмерными, весьма жизнеподобными, но все же не живыми.
Я стиснула руку Жан-Клода, и он ответил на пожатие.
— Ребята, не делайте каменных морд. Мне и без того сегодня хватит хлопот.
Они оба моргнули — долгим грациозным движением — и снова стали «живыми». Я поежилась и отобрала руку у Жан-Клода.
— Очень это тревожит.
— Почему, ma petite?
— Почему. Надо было спросить почему.
Я покачала головой и скрестила руки на груди. При этом груди пришлось подхватить, потому что из-за лифчика и выреза иначе скрестить руки не удалось бы.
Из черных штор вышел Дамиан. Его алые волосы сияли на фоне кремово-золотого старомодного наряда. Он будто сошел с картины семнадцатого века — панталоны до колен, белые чулки и старомодные туфли с пряжками, которые носили дворяне. И только волосы его, свободные и неукрощенные, остались сиять, как всегда. Он не вызвался добровольцем в хорошенькие мужчинки Жан-Клода — Дамиан был чуть-чуть гомофобом. М-да. Он связался не с той группой вампиров.
Дамиан прошагал по ковру и встал передо мной на колено.
М-да. Он связался не с той группой вампиров.