Еще одну вещь я заметила, которая бывает, когда не убиваешь животных. Зомби оказываются совсем не симпатичными.
Зомби оказываются совсем не симпатичными. Если бы была курица, у меня бы Гордон Беннингтон выглядел бы не хуже газетной фотографии. А при моей крови он с виду казался именно тем, чем был: оживленным трупом.
Отличный синий костюм скрывал рану в груди, от которой он погиб, но все равно было видно, что он мертвец. Странный оттенок кожи. Иссохшая плоть на костях лица. Глаза слишком круглые, слишком большие, слишком голые, и они ворочались в орбитах, едва прикрытых восковой кожей. Светлые волосы свалялись и будто отросли, но это была иллюзия — просто само тело усохло. Ни волосы, ни ногти после смерти не растут вопреки распространенному поверью.
И еще нужна была одна вещь, чтобы Гордон Беннингтон заговорил, — кровь. В «Одиссее» говорится о кровавой жертве, которую Одиссею пришлось принести, чтобы получить совет от умершего прорицателя. Давно стало общим местом, что мертвецы жаждут крови.
Я подошла по вновь затвердевшей земле и присела возле озадаченного иссохшего лица. Оправить юбку мне было нечем — в одной руке мачете, другая кровоточит. Так что все могли насладиться зрелищем обнажившегося бедра, но это было не важно — мне предстояло сделать самую неприятную вещь, раз уж я перестала курочить живность.
Я протянула руку к лицу Гордона Беннингтона:
— Пей, Гордон, испей моей крови и говори с нами.
Круглые вращающиеся глаза уставились на меня, провалившийся нос поймал запах крови, и труп, схватив мою руку обеими своими, наклонился ртом к ране. Руки были как холодный воск, налепленный на палки. Губ у рта почти не осталось, и зубы вдавились мне в кожу, когда он присосался. Язык мертвеца бегал по ране как что-то отдельное и живое.
Я медленно, беря себя в руки, вдохнула и выдохнула, вдохнула и выдохнула. Нет, меня не стошнит. Не дождетесь. Не стану я себя конфузить перед таким количеством народа.
Когда я решила, что с него хватит, я позвала:
— Гордон Беннингтон!
Он будто не слышал — прижимался ртом к ране, держа мою руку.
Я тихонько постучала его лезвием по голове:
— Мистер Беннингтон, здесь люди ждут, чтобы с вами поговорить.
Не знаю, то ли от слов, то ли от прикосновения клинка, но он поднял глаза и медленно выпустил мою руку. Глаза стали более осмысленными. Так всегда бывает от крови — она возвращает глазам свойственное им выражение.
— Вас зовут Гордон Беннингтон? — спросила я. Все должно было быть по форме.
Он закивал головой.
— Нам нужно, чтобы вы ответили вслух, мистер Беннингтон. Для протокола, — заявил судья.
Гордон Беннингтон смотрел на меня. Я повторила слова судьи, и Беннингтон заговорил:
— Меня зовут… меня звали Гордон Беннингтон.
Есть и хорошая сторона в том, что я стала поднимать мертвых лишь своей собственной кровью: они знают, что мертвы. До того мне приходилось поднимать тех, которые этого не осознавали, и это было очень тяжело — сообщать им, что они мертвы и я прямо сейчас положу их в могилу. Чистый кошмар.
— Что было причиной вашей смерти, мистер Беннингтон? — спросила я.
Он вздохнул, и я услышала, как свистит воздух, потому что правая сторона груди у него была снесена почти начисто. Рану скрывал костюм, но я видела фотографии судебных медиков. И вообще знала, что делает двенадцатый калибр при выстреле почти в упор.
— Огнестрельная рана.
У меня за спиной возникло напряжение — я ощутила его за гулом круга сила.
— Как вы ее получили? — спросила я тихим, успокаивающим голосом.
— Я выстрелил в себя, спускаясь по лестнице в подвал.
— Я выстрелил в себя, спускаясь по лестнице в подвал. С одной стороны группы раздался крик триумфа, с другой — нечленораздельный вопль.
— Вы выстрелили в себя намеренно?
— Нет, конечно, нет. Я споткнулся, и ружье выстрелило. Глупость, страшная глупость.
За мной уже все вопили. В основном слышался ор миссис Беннингтон:
— Я ж вам говорила, эта стерва…
Я повернулась и спросила:
— Судья Флетчер, все ли вы слышали?
— Почти все, — ответил он. И, включив свой гулкий голос в режиме форсажа, он крикнул: — Миссис Беннингтон, если бы вы соизволили замолчать на миг и послушать, вы бы услышали: ваш муж сказал, что погиб в результате несчастного случая.
— Гейл! — произнес Гордон Беннингтон дрожащим голосом. — Гейл, ты здесь?
Меньше всего мне нужна была душещипательная сцена на могиле.
— Судья Флетчер, мы закончили? Я могу положить его обратно?
— Нет! — Это было сказано из группы юристов «Фиделис». Конрой шагнул к нам. — У нас есть вопросы к мистеру Беннингтону.
Они стали задавать вопросы. Сперва я должна была их повторять, чтобы Беннингтон мог ответить, но он вскоре освоился и начал отвечать сам. Вид у него лучше не стал — внешне, но он собрался, стал лучше воспринимать окружающее. Заметив среди собравшихся жену, он сказал:
— Гейл, прости меня, мне так жаль! Ты была права насчет ружей. Я с ними неосторожно обращался. Прости, что покинул тебя и детей.
Миссис Беннингтон приблизилась, сопровождаемая адвокатами. Я подумала, что их надо попросить не подпускать ее к могиле, но она сама остановилась за кругом, будто чувствовала его. Иногда удивляться приходится, кому дается этот дар. Но вряд ли она сама поняла, почему остановилась. Да, и конечно, руки она крепко прижимала к себе — не пыталась протянуть их к мужу. Наверное, не хотела знать, какова эта восковая кожа на ощупь. Ее можно понять.