…Имя Станислав, слишком длинное и ярко-этническое, не подходило для карьеры. Его звали Стэн. Но менять фамилию на «Луговски» Стэн не соглашался никогда.
Адмирал занимался серьезными делами, решал насущные проблемы и, сказать по чести, вначале предположил, что Сайрус явился развлечь его. Это было вполне в духе Риверы. Но по мере того, как сухой и серьезный по-обычному ксенолог излагал суть вопроса, изумление флотоводца росло.
— С какой стати мне производить кадровые перестановки — сейчас? И для чего?
— Мне необходим этот человек.
— На крейсере хватает медперсонала.
— Не как ассистент. Как объект эксперимента. У нее присутствует крайне редкая генная мутация.
— Черт-те что, — хмыкнул Луговский.
— Позвольте с вами согласиться, — медленно улыбнулся Ривера. — Я понимаю, что нельзя назначить человека подопытным кроликом. Пусть она просто находится на корабле в своем профессиональном качестве. Она отличный врач.
— Профессиональном? — суше переспросил адмирал. — Знаете что, Сайрус? Через двадцать дней плюс-минус десяток часов будет столкновение. Не забывайте, что вы тоже находитесь здесь в своем профессиональном качестве. Занимайтесь своим делом!
— Только им я и занимаюсь, Стэн.
— Я чего-то о вас не знаю? — почти угрожающе поинтересовался Луговский.
— У вас превратное представление о моей специальности, — непринужденно ответил советник.
Раздражение исчезло внезапно, как рукой снятое. Луговский знал об этой особенности Риверы — умении заражать неколебимым спокойствием. Подчас пользовался сознательно, требуя присутствия ксенолога даже там и тогда, где оно очевидно не требовалось. Тот относился с пониманием.
— То есть? — буркнул адмирал.
— Ошибочно думать, что ксенология изучает инопланетян, — проговорил Ривера.
Помедлил. И разъяснил, глядя на оснеженные пики неведомого хребта:
— Ксенология изучает любые формы чужих.
И разъяснил, глядя на оснеженные пики неведомого хребта:
— Ксенология изучает любые формы чужих.
— Мы оставили там собаку, Джек, — прошептала Ифе.
— Где?
— На Кей-Эль-Джей. Его собаку.
— Ну не возвращаться же теперь за ней, — резонно заметил Лакки.
— Тьфу на тебя, — сердито шикнула Айфиджениа. — Помолчал бы.
Лакки покосился на эвакуанта. Злополучный мальчишка с натугой катал зрачки туда-сюда, пытаясь разглядеть их. Мотнулся кадык на тощей серой шее: Уивинг звучно сглотнул.
— Позови тутошнего врача, — угрюмо попросил Лакки. — Поговорить надо.
Медичка хлопнула глазами.
— Джек…
— Серьезное дело.
Он не стал разговаривать в коридоре, хотя Ифе, приревновавшая своего пациента, хотела побыстрее разобраться с Джеком и вернуться — туда, где над недобитком хлопотал главврач «Древнего Солнца». Полковник медслужбы был неравнодушен к майору Никас, потому и взялся исполнять просьбу лично. Счастливчик потихоньку приревновал сам, но виду не подал. Птица знала, что не красавица с виду, но не знала, насколько притягательной становится, когда щебечет по-своему…
Они сидели в каюте Ифе, Джек понуро разглядывал свои ботинки и старался не смотреть на выгнутый бок гитары, упрятанной под медичкину койку.
— Что, Джек? — спросила, наконец, Птица. Ясно стало, что начинает волноваться.
Джек не хотел, чтобы она волновалась.
— В общем, вот, — пробормотал и прокашлялся.
— Что?
Во рту пересохло, слюна превратилась в клей и намертво стянула горло. Балагур и умник Лакки разучился толкать гладкие речи.
— Ты только не волнуйся, — выдавил он. — Тебя на «Древнее Солнце» переводят третьим врачом.
Ифе озадаченно глянула на него.
— Почему? — проговорила едва слышно.
Лакки шумно вздохнул и сгорбился, упираясь локтями в колени.
— Откуда ты знаешь? — чуть громче спросила Птица.
— Морески сказал. Ему приказ пришел. Ты только не волнуйся, ладно?
— Я не волнуюсь. Я не понимаю, почему. Здесь же есть третий врач, он хороший специалист.
— Не в этом дело.
— А в чем?
— Долго объяснять.
Айфиджениа открыла рот. Закрыла. Опустила бледное личико.
— Ты только не волнуйся, — в третий раз повторил Лакки.
Они долго молчали. Потом долго говорили вроде бы ни о чем — о «Миннесоте», покойном капитане Карреру и его дочери-музыкантше, о Кей-Эль-Джей, Тери Уивинге и его будущей судьбе — сироте прямой путь в одно из военных училищ, примут без экзаменов, а продлись война еще лет шесть, он встанет в строй — о Первом ударном флоте, лунных верфях, втором крейсере «Ямамото Исуроку», и о страшно далекой, родной, зеленой Земле.
…О Земле в ту пору вообще говорили редко. Плохая примета. Много будешь говорить — не увидишь. Но Ифе — Птица, главная примета из всех, что есть, сама по себе; и с ней было можно.
После этого у Джека хватило сил признаться.
— Это я виноват, — сказал он. — Я сболтнул.
Ифе скорбно опустила ресницы.
— Как же вы теперь? — шепнула после долгой паузы.
— Как все, — развел руками Лакки.
И внезапно резко, с натугой, точно выныривая с глубины, повеселел.
— Я тебе про боевых зайцев рассказывал? — бодро поинтересовался он.
— Рассказывал, — Ифе слабо улыбнулась, понимая, что Джеку не хочется видеть ее пасмурной и тоскливой.
— А ты у меня зайчиха особого назначения, — и Счастливчик погладил ее по склоненной голове.