Собраться. Положить гитару на пол. Прилечь. На пять минут. Потом встать и пойти за таблеткой. По пути проведать Тери. Только потом лечь… глаза закрывались, на разум ступала тьма, черные капли стекали по лазерным наклейкам на передней деке. Ифе, чудом сохраняя равновесие, сидела — с полуоткрытым окровавленным ртом, в глубоком обмороке.
Ифе, чудом сохраняя равновесие, сидела — с полуоткрытым окровавленным ртом, в глубоком обмороке.
Она пела жизнь и спела ее.
Глава пятая. Райские птицы
— Ты чего? — прошептал Майк, сгорбившись над девичьим плечом.
Он не кинулся сразу вслед за Лилен; Майк был шокирован, растерян, испуган, но с самого рождения внешние события касались его сознания только вскользь; перехватить дыхание и стиснуть сердце когтями могло лишь чувство, родившееся в самом Майке. Вдохновение, ярость, любовь.
Проще говоря, Макферсон отличался изрядной толстокожестью.
Удивительно, как быстро Лилен поверила в самое худшее. Он подумал, что сам на ее месте сначала попытался бы разбудить, прощупать пульс, проверить зрачки на реакцию… у местера Вольфа, конечно, потому что на местре Вольф биопластик, а он не считает нужным отделяться от кожи еще спустя три часа после смерти.
Но Лилен рухнула разом в самую черную уверенность. Майк не знал, почему. Не знал, отчего так сразу и безоговорочно поверил. Что с этим делать, тоже не знал; он оказывался хорошим психологом там, где речь шла о достоверности актерской игры и теоретических выкладках, но за пределами игр был беспомощен.
Мучила неловкость. Майк очень любил Лилен, но не мог разделить ее чувства и не мог отстраниться, оставив с ними наедине. Он уважал старших Вольфов с тех пор, как впервые о них услышал, и успел проникнуться к ним симпатией — но родителями они приходились Лилен.
Человеческая смерть вообще не вызывала у Майка сильных эмоций. Таким уж он уродился: у него отняли одни дары, чтобы заменить другими.
Лилен сидела на земле. Волосы закрывали лицо, падали на сложенные руки, и Майк ненавидел себя за то, что даже сейчас видит кадр.
— Ты чего? — повторил он и, не находя других слов, спросил: — Что значит — Нитокрис?
— Сам увидишь, — бесстрастно ответила Лилен. И вдруг заорала, — она должна была знать! Она не могла не знать! Это она допустила!
Майк обнял девушку — торопливо, бережно, словно нервного зверька, и Лилен чуть не отшвырнула его, резко вскочив. Обернулась в сторону пляжа.
— Проснулась, — яростно прошипела она. — Куда она смотрела?!
Майк моргал. Мало не видеть, он даже ничего не слышал.
Нитокрис, если и приближалась, то приближалась бесшумно.
— Ну ладно, — почти спокойно сказала Лилен. — Час так час. — И, косо глянув на спутника, пояснила, — они спали. Проснулись, и теперь она кормит мелюзгу. Это для нее важнее.
— Нитокрис — Великая Мать? — трепеща, осмелился переспросить Майк.
— Где ты этой ерунды нахватался? — буркнула Лилен. — Самка и самка. Старая. А вот где Малыш? Он-то где был? Где Малыш?!
«Откуда ты знаешь, что делает Великая Мать?» — прыгнуло Майку на язык, но он, давясь любопытством, проглотил вопрос.
— А где он обычно бывает?
— Бегает, — неопределенно повела рукой девушка.
— Он мог далеко убежать?
— Только за кем-то.
— А ты не можешь его почувствовать? Как экстрим-оператор?
— Я же не мама!
— А следов нет?
— Мы их затоптали.
— Ну что ж, — со вздохом сказал Майк. — Остается поступить глупо. — И завопил во всю глотку: — Малыш!!
Лилен подпрыгнула.
— И завопил во всю глотку: — Малыш!!
Лилен подпрыгнула.
Она услышала. Проклятый Майк, сообразивший поступить глупо. «Я просто одурела», — ревниво подумала Лилен, точно кто-то уличал ее в тупоумии.
Малыш звал. Уже давно. Звал хоть кого-нибудь, умоляя, жалуясь, плача — инстинкт гласил, что на этот зов, разъяренная, явится мать рода во главе своих мужей и детей; но единственная принцесса этого дракона никогда не могла защитить его, а теперь не могла и утешить…
Лилен зачарованно побрела к нему.
В дом.
В залу, где с вечера сидел Дитрих Вольф, где сох ковер, на который Янина выронила полную чашку чая, а дисплей мерцал фотографиями цветов и скал.
Майк шагнул следом, неловкий, сопящий и ничтожный. Лилен спиной чувствовала, что режиссер думает, и думает не просто так — анализирует, собирает детали в паззл, решает задачу; она одновременно была благодарна ему за это и ненавидела его. В глубине души казалось противоестественным искать решение: его надо было почуять. Она чуяла — горлом, диафрагмой, маткой — но решить не могла.
Потом она увидела нукту.
Малыш вышел, постоял, глядя на нее, и пошатнулся. Майку невдомек, а Лилен не могла не заметить этого.
Ей вдруг стало так страшно, что потянуло лечь наземь и сжаться, обнять колени, в позе эмбриона… эмбриона-без-утробы, рыхлого комочка, которому можно только умереть. Совсем, ужасно одна, в комнате, где лежат два мертвых человека, и эти тела когда-то были ее родителями, и даже Малыш, неуязвимый, невероятно опасный боец, идет и плачет по-своему, тихо, Майку ни за что не услышать, а у нее болит голова от этого плача…
Нет-нет-нет. Ну пожалуйста.
Лилен открыла глаза.
— Надо вызвать полицию, — сказал Майк.