С другой стороны, Земле выгодна гибель любого из них.
У Начальника Порта исчезают пути к отступлению?
Да будет так.
Уральский триумвир берется за бороду, темнея видом.
Где для Люнеманна ясность и свет, для него черный зыбун, болотная топь под цветами. Хейальтаэ делает что-то страшное. Дает загадку, которую х’манк гарантированно сможет разгадать. «Спрятан среди эскортного флота» — не значит «управлялся с этого флота»! На поверхности чужой корабль земного типа был бы замечен при аккредитации и размещении на площадях космодрома, но на орбите — земляне или уральцы примут за судно с Порта, экипажи Люнеманна — за посланца Ареала…
Что это значит?
Ценкович полагает для себя выяснить.
Однако пока самая простая гипотеза вполне устраивает его. Люнеманн в гневе на Землю и расположен к семитерранам; он не то что готов — жаждет сотрудничать. Обещанные лаэкно записи послужат прекрасной уликой и великолепным материалом для новостей. Можно двигаться дальше по намеченному пути. Эдак дело дойдет и до судебных процессов, но не суть. Не это главное.
Играть с общественным мнением Ареала человечества куда как проще, чем с одним-единственным Хейальтаэ Атк-Этлаэк Синна.
Покинув корабль лаэкно, раскланявшись с Люнеманном, местер Ценкович звонит местре Надеждиной и о чем-то долго с ней говорит.
Напряжение возрастает.
И люди не знают, как назвать его.
Межпланетным? Но при чем здесь безвинные космические тела?
Международным — но что это за народы, где они, как именуют себя?
Межрегиональным, коли уж речь о частях одного Ареала?
Наконец, старейшее аналитическое издание жертвует краткостью ради точности формулировки, и сотрудники уважаемых новостных агентств пишут: «возрастает напряжение между центром и периферией».
Немедленно разгорается спор о том, что территориально Земля отнюдь не центр Ареала, что Ареал, созданный не колониальной экспансией, но войнами и аннексиями, имеет противоестественную структуру; что космические перевозки в этих условиях неудобны и слишком затратны, что никакие субсидии не покрывают убытков Промышленного союза; что официальному правительству Ареала место там, где это удобно галактическому бизнесу, а не массе землян, спонсируемой лишь из соображений принадлежности к родной расе…
Кипят страсти, и в споре культурных консерваторов с агрессорами-финансистами теряется малая деталь.
В союзники Терре-7 оказалась записана ВСЯ периферия Ареала.
ВСЕ колонии.
«Ныне я остался клинком непарным…» — вертится и вертится в голове. Взлетает и падает солнце, рвутся к зениту звездные корабли и, усталые, возвращаются наземь; идет время. Д’йирхва аххар Цмайши аи Т’нерхма восседает на месте вождя: страж, безмолвный и строгий.
Солнце Дикого Порта смотрит с небес.
Много лет назад пал в битве отец, великий военачальник Кадары. Шли годы; под непосильной тяжестью жизни сошла с ума мать. «Братья мои погибли, сестры мои изувечены голодом и не родят; нет у меня рода, нет соратника кроме тебя, клинок мой. Не преступай клятвы, не оставляй меня, Л’тхарна!» — так думает Д’йирхва и запрокидывает чеканное лицо, не размыкая век, черных, как у всех благородных кровью.
«Ныне я остался клинком непарным».
Эскши звонила ему с Анкай, и Д’йирхва говорил с женщиной, матерью детей своего «лезвия», долго — Люнеманн разрешил. Она, могучая, сама потерялась в страхах и искала поддержки: если не женской стойкости, то ярости воина причаститься, вкусить чужой силы.
Странный человек Л’тхарна. Не в таком воины древности обрели бы вождя и опору. Малорослый, слишком красивый, не любящий нападать первым, он носит двадцать девять кос, больше, чем любой из живущих — и он же прошел через все унижения, какие можно вообразить воину.
Малорослый, слишком красивый, не любящий нападать первым, он носит двадцать девять кос, больше, чем любой из живущих — и он же прошел через все унижения, какие можно вообразить воину. Казалось, в нем нет мощи и твердости, а одно лишь терпение. Казалось, это они, соратники и советники — его защита.
Стоило потерять его — и стали они как растения, лишившиеся воды.
Долго ли петь ревнителям древней чести о чудах кровопролития и светочах гибели, чьи волосы обильно смачивались влагой жизни врагов? Им уже давно не хватает сил даже для состязаний друг с другом. Безумной матери вольно рычать о выродках — у Л’тхарны была честь, своя собственная, неведомая этим лишенным ума! Новая. Иная.
От этой мысли сердца мечутся в золотых тисках, и клыки прохватывают губы до крови.
Священными клинками его стали мысли, проникающие сквозь тьму. Он был как невидимая стена перед пламенем. Как броня, скованная из мудрых слов.
Странный человек.
Любимый.
Был?!
«Ныне я остался клинком непарным» — возвращается, вонзая лезвия между сердцами.
Вспыхивает дар памяти.
…Цмайши, мать, теперь лишившаяся рассудка, сама некогда была надежным щитом. Перед Второй войной, когда на верфях союзников-чийенкее вновь росли се-ренкхры и ймерх’аххары, когда молодые воины состязались за право командовать отрядами, за право оказаться на острие атаки, ворваться на борт корабля х’манков и отомстить ненавистным мягкопалым врагам, Цмайши была самодержицей: не старейшиной женщин, но Той, Что Всевластна — как изначальная Мать Ймерхши. Тогдашний верховный вождь бледнел перед нею. Это она, Цмайши, точно любимую дочь, взращивала войну; и уже виделось, как разгорается на горизонте свет победы — великой победы, что сотрет все бесчестие, выпавшее на долю человеческой расы.