В просторной низкой клетке, на полу которой, по-видимому, росла настоящая трава, я увидел пару пасущихся волосатых длиннорогих босков; в той же клетке, но в другом углу небольшое стадо: пять взрослых животных, гордый самец и четыре самки — табуки, однорогая золотистая горянская антилопа. Когда одна самка передвинулась, я увидел, что рядом с ней изящными шагами идут два детеныша, первые, каких я вообще видел, потому что молодняк табуков не уходит далеко от своего логова в запутанных зарослях Ка-ла-на на Горе. Единственный рог у малышей был всего лишь бархатистым пеньком на лбу, а шкура, в отличие от шкуры взрослых, пятнистая коричнево-желтая. Когда мимо проходил один из работников-мулов, два маленьких табука мгновенно застыли и стали почти невидимы, а их мать, сверкая своей золотистой шкурой, отбежала от них; самец опустил голову и угрожающе приблизился к пластиковому барьеру.
В клетках были и другие животные, но я не уверен в их определении. Кажется, я узнал ряд коричневых вартов; они висели вниз головой, как пушистые, зубастые, кожаные кулаки, на голой ветви в своей клетке. На дне их клетки валялись кости, может быть, и человеческие.
В другой клетке разгуливала большая, очевидно, нелетающая птица. По ее клюву я решил, что это хищник.
Еще в одной клетке, раздувшийся и сонный, лежал редкий золотой хис, горянский питон; его тело, даже некормленого, с трудом обхватит руками взрослый мужчина.
И нигде не видно было тарна, этой большой хищной верховой птицы Гора, может, потому, что эти птицы плохо приживаются в неволе. Чтобы жить, тарн должен летать, далеко, высоко и часто. Горянская поговорка называет тарнов братьями ветра, а как такое существо может жить в заключении? Подобно своему брату ветру, когда тарн не свободен, он умирает.
Я смотрел на это странное собрание животных, и мне пришло в голову, что я вижу один из вивариев, о которых говорил Сарм.
Такой комплекс в данный момент идеально мне подходит.
Я услышал стон Вики и повернулся к ней.
Она лежала на боку у стены шахты, в семи-восьми футах от решетки.
Свет из решетки пятнами падал на ее тело.
Я немного отодвинулся от решетки, чтобы меня не увидели, и стал наблюдать за Викой.
Руки ее по-прежнему были связаны.
Она была прекрасна, и несколько обрывков ее некогда роскошной одежды не скрывали ее прелестей.
Она встала на четвереньки, свесив голову, волосы ее упали до самого пола. Медленно подняла голову и потрясла ею, легким прекрасным движением отбросив волосы назад с лица. Взгляд ее упал на меня, она в изумлении широко раскрыла глаза. Губы ее дрогнули, но она не произнесла ни слова.
— Разве в обычае гордых женщин Трева появляться перед мужчинами почти неодетыми? — спросил я.
Она взглянула на свои тряпки, не пригодные даже для рабыни, на связанные руки.
Потом по-прежнему широко раскрытыми глазами посмотрела на меня и еле слышно произнесла:
— Ты принес меня из туннелей золотого жука.
— Да.
Теперь, когда Вика приходила в себя, я вдруг подумал, что нас могут ожидать трудности. Когда я в последний раз видел ее в сознании, она пыталась чарами своей красоты подчинить меня моему злейшему врагу царю-жрецу Сарму.
Когда я в последний раз видел ее в сознании, она пыталась чарами своей красоты подчинить меня моему злейшему врагу царю-жрецу Сарму. Я знал, что передо мной враг, неверный, злой, предательский и из-за своей красоты еще более опасный, чем противник, вооруженный мечом или копьем.
В глазах ее было странное выражение, которого я не понял.
Губы ее дрогнули.
— Я рада видеть тебя живым, — прошептала она.
— И я рад видеть тебя живой, — строго ответил я.
Она печально улыбнулась.
— Ты сильно рисковал, чтобы связать руки девушке.
Она подняла связанные руки.
— Должно быть, твое мщение тебе очень дорого.
Я молчал.
— Вижу, что хоть некогда я была гордой жительницей высокого Трева, ты не удостоил меня даже веревки, а связал руки ремнем от сандалий, будто я презренная рабыня из таверны Ара, которую покупают за плату или проигрывают в карты.
— А ты, Вика из Трева, считаешь себя выше рабыни из таверны Ара?
Ответ ее меня поразил. Она склонила голову.
— Нет, не считаю.
— Ты хочешь меня убить? — спросила она.
Я рассмеялся.
— Понимаю, — сказала она.
— Я спас тебе жизнь.
— Я буду послушна.
Я протянул к ней руки, она посмотрела прямо мне в глаза своими голубыми и прекрасными, подняла связанные руки, положила их мне в руки, склонилась передо мной и негромко, но отчетливо сказала:
— Я, Вика из Трева, полностью отдаю себя Тарлу Каботу из Ко-ро-ба.
Она снова посмотрела на меня.
— Теперь, Тарл Кабот, я твоя рабыня и должна выполнять все твои желания.
Я улыбнулся ей. Если бы у меня был ошейник, я бы одел его на ее прекрасное горло.
— У меня нет ошейника, — сказал я.
К моему удивлению, глаза ее были нежными, влажными, покорными, умоляющими.
— Тем не менее, Тарл Кабот, — сказала она, — я ношу твой ошейник.
— Не понимаю.
Она опустила голову.
— Говори, рабыня, — сказал я.
Она должна была повиноваться.
Говорила она тихо, очень тихо, запинаясь; должно быть, нелегко было гордой девушке из Трева говорить это:
— С тех пор, как я впервые тебя встретила, Тарл Кабот, мне все время снится, что на мне твой ошейник и твои цепи. Мне снится, что я сплю под рабским кольцом, прикованная к ногам твоей кровати.