Разумеется, города преследовали разбойников Трева до самых Вольтайских гор, но тут им приходилось отказываться от преследования и поворачивать назад, не рискуя своими тарнсменами в негостеприимной местности соперников, которые своей легендарной свирепостью остановили в собственных горах даже могучие силы Ара.
Другие потребности города, помимо продовольствия, удовлетворялись почти так же. Разбойники Трева были известны повсюду, начиная с ярмарки Эн-Кара, в тени самого Сардара, до дельты Воска и островов за ней, таких, как Тирос и Кос. Добыча набегов продавалась тут же на ярмарке в Эн-Каре или на четырех других больших сардарских ярмарках, либо ее без всяких расспросов раскупали в отдаленном густо населенном зловещем Порт-Каре.
— Чем живут жители Трева? — спросил я Вику.
— Мы выращиваем верров, — ответила она.
Я улыбнулся.
Верр — это местный горный козел Вольтая. Дикое злобное животное с длинными спиралевидными рогами. Человек, оказавшийся в горах Вольтая в двадцати ярдах от такого животного, мог расстаться с жизнью.
— Значит вы простые домоседы.
— Да, — сказала Вика.
— Горные пастухи.
— Да.
И мы вместе рассмеялись, не способные больше сдерживаться.
Да, я знал репутацию Трева. Это город, живущий разбойничьей добычей, вероятно, такой же недоступный и высокомерный, как гнездо тарна. И в самом деле, Трев был известен как Вольтайский Тарн. Надменная неприступная крепость, в ней люди жили результатами набегов, а женщины носили драгоценности, награбленные в сотнях городов.
И Вика из этого города.
Я поверил в это.
Но сегодня она мягка, а я добр к ней.
Сегодня мы друзья.
Она спрятала мазь в шкафу.
— Мазь скоро впитается, — сказала она. — Через несколько минут не останется ни следа ни от нее, ни от порезов.
Я присвистнул.
— У врачей Трева чудодейственные лекарства.
— Это мазь царей-жрецов, — сказала она.
Мне было приятно это слышать. Цари-жрецы уязвимы.
— Значит царей-жрецов можно ранить? — спросил я.
— Можно ранить их рабов, — сказала Вика.
— Понятно.
— Не будем говорить о царях-жрецах, — сказала девушка.
Я смотрел, как она стоит в тускло освещенной комнате, красивая, лицом ко мне.
— Вика, твой отец на самом деле из касты врачей?
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Неважно.
— Почему? — настаивала она.
— Я подумал, что ты, может быть, рабыня для удовольствий.
Конечно, было глупо так говорить, и я тут же пожалел о сказанном. Она застыла.
— Ты мне льстишь, — сказала она и отвернулась. Я ее обидел.
Я сделал движение к ней. Не оборачиваясь, она сказала:
— Пожалуйста, не трогай меня.
Потом выпрямилась, повернулась ко мне, прежняя презрительная Вика, вызывающая, враждебная.
— Конечно, ты можешь меня тронуть. Ты ведь мой хозяин.
— Прости меня, — сказал я.
Она горько и презрительно рассмеялась.
Передо мной стояла истинная женщина Трева.
Я видел ее так, как никогда не видел раньше.
Вика — разбойничья принцесса, привыкшая к шелкам и драгоценностям из тысяч разграбленных караванов, привыкшая спать на драгоценных мехах и пить редкие вина, захваченные на сожженных и затопленных галерах, в разграбленных кладовых дымящихся жилых цилиндров, в домах, хозяева которых убиты, дочери скованы рабской цепью; но только она сама, Вика, разбойничья принцесса, гордая Вика, женщина из надменного пышного Трева, стала добычей жестоких игр Гора, сама ощутила на горле сталь рабского ошейника, который ее соплеменники так часто надевали на своих прекрасных плачущих пленниц.
Теперь Вика сама собственность.
Моя собственность.
Она смотрела на меня с яростью.
Надменно приблизилась ко мне, медленно, грациозно, как шелковая и грозная самка ларла, и, к моему изумлению, склонилась передо мной, сложила руки на бедрах, приняла позу рабыни для удовольствий, в презрительной покорности склонила голову.
Подняла голову, ее насмешливые голубые глаза смело смотрели на меня.
— Я твоя рабыня для удовольствий, хозяин.
— Встань, — сказал я.
Она грациозно встала, обняла меня за плечи, приблизила губы.
— Ты меня уже целовал, — сказала она. — Теперь я тебя поцелую.
Я смотрел в эти голубые глаза, а она смотрела в мои, и я подумал, сколько же мужчин сгорело в этом мрачном обжигающем пламени.
Великолепные губы прижались к моим губам.
— Это поцелуй твоей рабыни для удовольствий, — величественно и мягко сказала она.
Я высвободился из ее объятий.
Она удивленно смотрела на меня.
Я вышел из комнаты в тускло освещенный коридор. Оттуда протянул ей руку.
— Я тебе не понравилась? — спросила она.
— Вика, — сказал я, — иди сюда и возьми руку глупца.
Поняв, что я собираюсь сделать, она медленно покачала головой.
— Нет, я не могу выйти из комнаты.
— Пожалуйста.
Она задрожала от страха.
— Иди, — сказал я, — возьми мою руку.
Медленно, дрожа, двигаясь как во сне, она приблизилась к входу. Сенсоры на этот раз не засветились.
Она смотрела на меня.
— Пожалуйста, — повторил я.
Она посмотрела на сенсоры, которые торчали из стены, как черные невидящие глаза. Они перегорели и разбились, и даже на стене рядом с ними были видны следы их уничтожения.
— Они больше не причинят тебе вреда, — сказал я.
Вика сделала еще шаг; казалось, ноги под ней подгибаются, вот-вот она упадет. Она взяла меня за руку. Глаза ее были полны страха.