Я просто понять не могу, какая вам охота
пятнать свою душу таким пакостным, слабоумным, зловредным, визгливым
животным?
— Все дело в том, — говорит он, — что вы, Джефф, не чувствуете симпатии
к свиньям. Вы не понимаете их, а я понимаю. По-моему, вот эта обладает
необыкновенной талантливостью и очень большим интеллектом: только что она
прошлась по комнате на задних ногах.
— Ладно, — говорю я. — Я иду спать. Если ваша милая свинья
действительно такая премудрая, внушите ей, сделайте милость, чтобы она вела
себя тише.
— Она была голодна, — говорит Руф. — Теперь она заснет, и больше вы ее
не услышите.
Я всегда перед завтраком читаю газеты, если только нахожусь в таком
месте, где поблизости есть типографская машина или хотя бы ручной печатный
станок. На следующий день я встал рано и нашел у парадной двери
«Лексингтонский листок», только что принесенный почтальоном. Первое, что я
увидел, было объявление в два столбца:
ПЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ
Указанная сумма будет уплачена без всяких расспросов тому, кто доставит
обратно — живой и невредимой — знаменитую ученую свинью по имени Беппо,
пропавшую или украденную вчера вечером из цирка братьев Бинкли,
Дж. Б. Тэпли, управляющий цирком.
Я аккуратно сложил газету, сунул ее во внутренний карман и пошел к
Руфу. Он был почти одет и кормил свинью остатками молока и яблочной кожурой.
— Здравствуйте, здравствуйте, доброе утро вам всем! — сказал я
задушевно и ласково. — Так мы уже встали? И свинка завтракает? Что вы
думаете с ней делать, мой друг?
— Я упакую ее в корзинку, — говорит Руф, — и пошлю к маме в Маунт-Нэбо.
Пусть развлекает ее, пока я не вернусь.
— Славная свинка! — говорю я и щекочу ей спину.
— А вчера вы ругали ее самыми скверными словами, — говорит Руф.
— Да, — говорю я, — но сегодня, при утреннем свете, она гораздо
красивее. Я, видите ли, вырос на ферме и очень люблю свиней. Но я всегда
ложился спать с заходом солнца и не видал ни одной свиньи при свете лампы.
Вот что я сделаю, Руф: я дам вам за эту свинью десять долларов.
— Я не хотел бы продавать эту свинку! — говорит он. — Другую я,
пожалуй, и продал бы, но эту — нет.
— Почему же не эту? — спрашиваю я и начинаю пугаться, что он уже
догадался, в чем дело.
— Потому, — говорит он, — что это было замечательнейшим подвигом всей
моей жизни. Никто другой не мог бы совершить такой подвиг.
— Потому, — говорит он, — что это было замечательнейшим подвигом всей
моей жизни. Никто другой не мог бы совершить такой подвиг. Если когда-нибудь
у меня будут дети, если у меня будет семейный очаг, я сяду у очага и стану
рассказывать им, как их папаша похитил свинью из переполненного публикой
цирка. А может быть, и внукам расскажу. То-то они будут гордиться. Дело было
так: там стоят две палатки, соединенные между собою. Свинья лежала на
помосте, привязанная маленькой цепочкой. В другой палатке я видел великана и
даму, сплошь покрытую кудлатыми седыми волосьями. Я взял свинью и выбрался
ползком из-под холста. Она была тише мышонка: хоть бы взвизгнула. Я сунул ее
под пиджак и прошел мимо целой сотни людей, покуда не вышел на темную улицу.
Вряд ли я продам эту свинью, Джефф. Я хочу, чтобы мама сохранила ее, тогда у
меня будет свидетель моего знаменитого дела.
— Свинья не проживет столько лет, — говорю я, — она околеет раньше, чем
вы начнете свою старческую болтовню у камина. Вашим внукам придется поверить
вам на слово. Я даю вам за нее сто долларов.
Руф с изумлением взглянул на меня.
— Свинья не может иметь для вас такую большую ценность, — сказал он. —
Зачем она вам?
— Видите ли, — сказал я с тонкой улыбкой, — с первого взгляда трудно
предположить во мне темперамент художника, а между тем у меня есть
художественная жилка. Я собираю коллекцию. Коллекцию всевозможных свиней. Я
исколесил весь мир в поисках выдающихся и редких свиней. В долине Уобаша у
меня есть специальное свиное ранчо, где собраны представители самых ценных
пород — от мериносов до польско-китайских. Эта свинья кажется мне очень
породистой, Руф. Я думаю, это настоящий беркшир. Вот почему я приобретаю ее.
— Я, конечно, рад оказать вам услугу, но у меня тоже есть
художественная жилка, — отвечает Руф. — По-моему, если человек может
похитить свинью лучше всякого другого человека, — он художник. Свиньи — мое
вдохновение. Особенно эта свинья. Давайте мне за нее хоть двести пятьдесят,
я и то не продам.
— Нет, послушайте, — говорю я, вытирая пот со лба. — Тут дело не в
деньгах, тут дело в искусстве; и даже не столько в искусстве, сколько в
любви к человечеству. Как знаток и любитель свиней, я обязан приобрести эту
беркширскую свинку. Это мой долг по отношению к ближним. Иначе меня замучит
совесть. Сама-то свинка этих денег не стоит, но с точки зрения высшей
справедливости по отношению к свиньям, как лучшим слугам и друзьям
человечества, я предлагаю вам за нее пятьсот долларов.
— Джефф, — отвечает этот поросячий эстет, — для меня дело не в деньгах,
а в чувстве.
— Семьсот, — говорю я.
— Давайте восемьсот, — говорит он, — и я вырву из сердца чувство.
Я достал из своего потайного пояса деньги и отсчитал сорок бумажек по
двадцать долларов.
— Я возьму ее к себе в комнату и запру, — говорю я, — пусть посидит,
пока мы будем завтракать.