Кто выше?
Мы с Джеффом Питерсом сидели в ресторанчике Провенцано в укромном углу.
Перед каждым из нас было блюдо «спагетти», и Джефф объяснял мне, что жулики
бывают трех сортов,
Каждую зиму он приезжает в Нью-Йорк полакомиться «спагетти», посмотреть
из глубин своей беличьей шубы, как снуют пароходы по Восточной реке, и
запастись в одном из магазинов готового платья на Фултон-стрит одеждой,
которая сшита в Чикаго.
В течение трех остальных времен года его следует
искать западнее — поле его деятельности где угодно, от Спокана до Тампа (1).
Своей профессией он гордится и совершенно серьезно защищает ее достоинства с
помощью своеобразной этической философии. Профессия его не нова. Он дает
надежный, радушный и просторный приют беспокойным и неразумным долларам
своих ближних.
В каменной пустыне, куда Джефф ежегодно удаляется на зимние каникулы,
он не прочь бывает поболтать о своих многочисленных приключениях, — так в
вечернюю пору мальчишка любит свистеть в лесу. Вот почему я отмечаю у себя
на календаре время, когда Джефф должен приехать в Нью-Йорк, и открываю у
Провенцано переговоры относительно залитого вином столика в углу, между
развесистым фикусом и palazzo della что-то такое (2) в раме, на стене.
— Есть два рода жульничества такие зловредные, — говорил Джефф, — что
их следовало бы уничтожить законодательной властью. Это, во-первых,
спекуляция Уолл стрита, а во-вторых — кража со взломом.
— Ну, насчет одного из них с вами согласится каждый, — сказал я смеясь.
— Нет, нет, и кража со взломом тоже подлежит запрещению, — сказал
Джефф, и мне пришло в голову, что я, может быть, смеялся некстати.
— Месяца три назад, — сказал Джефф, — мне посчастливилось быть sine qua
grata (3) с представителями обеих вышеназванных разновидностей нелегального
искусства. Судьба свела меня одновременно с членом Союза Грабителей и с
одним из наших Джон Д. Наполеонов (4).
— Интересное сочетание, — сказал я зевая, — а я не рассказывал вам, как
я на прошлой неделе, на берегу Рамапоса, уложил одним выстрелом и утку и
суслика?
Я знал, как вытягивать из Джеффа его истории.
— Подождите, сначала я вам расскажу про этих полипов, которые тормозят
колеса общественной жизни и отравляют источники честности своим смертоносным
взглядом, — сказал Джефф, и в его глазах горело чистое пламя карающей
добродетели.
Как я уже рассказывал, три месяца назад я попал в дурную компанию. Это
случается с человеком в двух случаях жизни — когда он без гроша и когда он
богат.
Бывает, что и в самых законных делах наступает полоса невезения. На
одном перекрестке дорог я свернул не туда, куда нужно, и по ошибке попал в
городишко Пивайн. Мне не следовало отправляться туда, так как прошедшей
весной я уже осаждал этот город и нанес ему большие повреждения. Я продал
тамошним жителям на шестьсот долларов молодых фруктовых деревьев — грушевых,
сливовых, вишневых, персиковых. С тех пор жители города не переставали
глядеть на дорогу, поджидая, не пройду ли я по этой дороге опять. А я, не
подозревая ни о чем, еду по главной улице, доезжаю до аптекарского магазина
«Хрустальный дворец» и только тогда замечаю, что мы оба попали в засаду — я
и мои сивый конек Билл.
Жители Пивайна схватили Билла под уздцы и завели со мной разговор,
имеющий ближайшее отношение к теме о фруктовых деревьях.
Двое-трое из
представителей города просунули мне сквозь проймы жилета постромки и повели
меня по своим фруктовым садам. Вся беда была в том, что их деревья не хотели
соответствовать тем надписям, которые были начертаны на привязанных к ним
дощечках. Большинство из них оказались, грушей-дичком и терновником, но были
и липы и, небольшие дубки. Единственное дерево, которое сулило привести хоть
какой-нибудь плод, был молоденький виргинский тополек, на котором выросло
хорошее осиное гнездо и половина старого лифчика.
Жители довели нашу бесплодную прогулку до самой окраины города, потом
конфисковали у меня в счет долга все моя деньги и золотые часы, а Билла и
тележку оставили у себя в качестве заложника. Они заявили, что в ту самую
минуту, как на их терновом кусте вырастут июньские персики, я могу вернуться
и получить свои вещи назад. Потом они сняли с меня постромки и ткнули
пальцем по направлению к Скалистом горам; и я пустился крупной рысью к
непроходимым лесам и полноводным рекам.
Когда я пришел в себя, оказалась, что я шагаю по шпалам железной дороги
Арканзас-Техас к какому-то неведомому городу. Жители Пивайна не оставили мне
ничего, только немного жевательной смолы, и это спасло мне жизнь. Сел я на
груду шпал, откусил кусок смолы и стал собирать свои мысли и силы.
Вдруг мимо проносится скорый товарный поезд; подъехав к городу, он
чуть-чуть замедляет ход, и вот из вагона вылетает какой-то черный узел,
катится двадцать шагов в туче пыли, а потом встает на ноги и начинает
выплевывать полужирный уголь вместе с междометьями. Передо мной оказался
молодой человек, круглолицый, одетый для путешествия в спальном купе, а не в
товарном вагоне, и с самой веселой улыбкой, какую когда-либо видели на таком
грязном лице.
— Выпали? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает он. — Соскочил. Прибыл к месту своего назначения.
Какой это город?
— Я еще не посмотрел по карте, — говорю я. — Я и сам прибыл сюда за
пять минут до вас. Как, по-вашему, ничего городок?
— Не очень-то мягкий? — отвечает он и ощупывает свою руку. — Как будто
здесь, вот это плечо… а впрочем, нет, все в порядке.
Он нагибается, чтобы стряхнуть пыль со штанов, и из кармана у него
выскакивает хорошенькая девятивершковая стальная отмычка. Он поднимает ее и
глядит на меня с опаской, а потом ухмыляется и протягивает мне руку.
— Брат, — говорит он, — прими мой сердечный привет! Не тебя ли я видел
на юге Миссури прошлым летом, когда ты занимался продажей цветного песочка
по полдоллара за чайную ложку и уверял, что стоит только всыпать его в лампу
и керосин никогда не взорвется?
— Керосин и вправду никогда не взрывается, — отвечаю я. — Взрывается
только газ. Тем не менее я жму ему руку.
— Мое имя Билл Бассет, — говорит он, — и если ты не сочтешь
хвастовством мою профессиональную гордость, то я скажу тебе, что сейчас ты
имел удовольствие познакомиться с одним из лучших взломщиков, какие
когда-либо ступали резиновой подошвой на почву, орошаемую рекой Миссисипи.