Случалось, проснемся,
бывало, ночью и давай сообщать друг другу свои новые планы — что бы нам еще
предпринять для университета
— Энди, — говорю я ему однажды, — мы упустили очень важную вещь. Надо
бы устроить для наших мальчуганов дромадеры.
— А что это такое? — спрашивает Энди.
— А это то, в чем спят, — говорю я. — Есть во всех университетах.
— Понимаю, ты хочешь сказать — пижамы, — говорит Энди.
— Нет, — говорю я, — дромадеры.
Но он так и не понял, что я хотел сказать, и мы не устроили никаких
дромадеров. А я имел в виду такие длинные спальни в учебных заведениях, где
студенты спят аккуратно, рядами.
Да, сэр, университет имел огромный успех Флоресвиль процветал: ведь у
нас были студенты из пяти штатов. Открылся новый тир, открылась новая
ссудная касса, открылась парочка новых пивных. Студенты сочинили
университетскую песню:
Ро, ро, ро,
Цы, цы, цы,
Питерс, Таккер
Молодцы
Ба, ба, ба,
Pa, pa, pa,
Университету —
Гип, ура!
Славный был народ эти студенты; мы с Энди гордились ими, как родными
детьми.
Но вот в конце октября приходит ко мне Энди и спрашивает, известно ли
мне, сколько капитала осталось у нас в банке Я сказал, что, по-моему, тысяч
шестнадцать. Но Энди говорит:
— Весь наш баланс восемьсот двадцать один доллар, шестьдесят два цента.
— Как? — реву я. — Неужели ты хочешь сказать, что эти проклятые сыны
конокрадов, эти толстоголовые олухи, эти заячьи уши, эти собачьи морды, эти
гусиные мозги высосали из нас столько денег?
— Да, — отвечает Энди. — Именно так.
— Тогда к чертям всякую филантропию, — говорю я.
— Зачем же непременно к чертям? — спрашивает Энди. — Если поставить
филантропию на коммерческую ногу, она дает очень хороший барыш. Я подумаю об
этом на досуге, и авось наше дело поправится.
Проходит еще неделя. Беру я как-то университетскую ведомость для уплаты
жалования нашим профессорам и вижу в ней новое имя: профессор Джеймс Дарили
Мак- Коркл, по кафедре математики, жалование сто долларов в неделю. Конечно,
я заревел таким голосом, что Энди как вихрь влетел ко мне в комнату.
— Что это такое! — кричу я. — Профессор математики за пять тысяч
долларов в год? Как это могло произойти? Или он, как вор, влез в окошко и
назначил себя сам на эту кафедру?
— Нет, — отвечает Энди, — я вызвал его по телеграфу из Сан-Франциско
неделю назад. При открытии университета мы совсем упустили из виду кафедру
математики.
— И хорошо сделали! — кричу я. — У нас только и хватит капитала
уплатить ему за две недели, а потом нашей филантропии будет такая же цена,
как девятой лунке на поле для гольфа.
— Нечего каркать, увидим, — отвечает Энди. — Дела еще могут
поправиться. Мы предприняли такое благородное дело, что теперь нельзя его
бросить. Кроме того, повторяю, мне кажется, что, если перевести его на
хозяйственный расчет, получится другая картина; нужно хорошенько подумать об
этом. Недаром все филантропы, которых я знаю, всегда обладали большим
капиталом. Мне бы давно следовало подумать об этом и выяснить, где здесь
причина и где следствие.
Я знал, что Энди дока в финансовых вопросах, и оставил все это дело на
его попечении. Университет процветал, цилиндры наши лоснились по-прежнему, и
Флоресвиль оказывал нам такой великий почет, как будто мы миллионеры, а не
жалкие прогоревшие филантропишки.
Студенты по прежнему оживляли весь городок и способствовали его
процветанию. Приехал какой-то человек из соседнего города и открыл игорный
домик — над конюшней — и каждый вечер загребал кучу денег. Мы с Энди тоже
побывали в его заведении и, чтобы показать, что мы не чуждаемся общества,
тоже поставили на карту один-два доллара. Там, в заведении, было около
пятидесяти наших студентов, они пили пунш и передвигали по столу целые горки
синих и красных фишек всякий раз, как банкомет открывал карту.
— Черт возьми, — сказал я, — эти дятлы, эти безмозглые головы, охочие
до бесплатной учености, щеголяют в шелковых носочках и имеют такие деньги,
каких мы с тобой никогда не имели. Посмотри, какие толстые пачки достают они
из своих пистолетных карманов.
— Да, — отвечает Энди. — Многие из них — сыновья богатых
шахтовладельцев и фермеров. Очень жаль, что они тратят и капиталы и время на
такое недостойное занятие.
На рождественские каникулы все студенты разъехались по домам. В
университете состоялась прощальная вечеринка. Энди прочел лекцию
«Современная музыка и доисторическая литература на островах Архипелага». Все
профессора говорили нам приветственные речи и сравнивали меня и Энди с
Рокфеллером и с императором Марком Автоликом. Я ударил кулаком по столу и
позвал профессора Мак-Коркла; но его на вечеринке не оказалось. А мне
хотелось взглянуть на человека, который, по мнению Энди, мог зарабатывать
сто долларов в неделю на филантропии, да еще на такой захудалой, как наша.
Студенты уехали вечерним поездом; город опустел. Стало тихо, как в
глухую полночь в школе заочного обучения, Я ветел в гостиницу, увидел, что в
номере у Эдди горит свет, открыл дверь и вошел.
Энди сидел за столом. Тут же сидел и содержатель игорного дома. Они
делили между собой кучу денег, фута в два вышиной. Куча состояла из пачек, а
каждая пачка из бумажек по тысяче долларов.
— Правильно! — говорит Энди. — По тридцати одной тысяче в каждой пачке.
А, это ты, Джефф. Подходи, подходи. — Вот наша доля от выручки за первый
семестр во Всемирном университете, основанном с филантропической целью.