Тогда я отвожу этого субъекта в сторонку и сообщаю ему, что вы тоже
грассдейлские жители, Дженкинс и Браун, и что у одного из вас бакалейная
лавка, а у другого магазин гастроном. Что вы превосходные люди и тоже не
прочь попытать счастья здесь, на чужой стороне. «Что ж, — говорит он, —
отлично, зовите и их, если они желают умножить свои капиталы». Ну, как вам
нравится этот проект?
— Что ты скажешь по этому поводу, Джефф? — спрашивает Энди и глядит на
меня.
— Сейчас, — говорю я, — вы услышите, что я скажу! Я скажу: давайте
уладим все это дело сейчас же. Зачем канителиться попусту?
И достаю из кармана мой никелированный револьвер, калибр тридцать
восемь, и раза два поворачиваю его барабан.
— Ты, коварный, безнравственный, шкодливый кабан! — говорю я, обращаясь
к Меркисону — Выкладывай-ка на стол свои тысячи. Да пошевеливайся, а не то
будет поздно. Сердце у меня мягкое, но порой и оно закидает от праведной
злобы. Из-за таких негодяев, как ты, — продолжаю я после того, как он
выложил деньги, — на свете существуют суды и темницы. Ты приехал сюда
похитить у этих людей их деньги. И разве можно оправдать тебя тем, что они в
свою очередь собирались ограбить тебя? Нет, любезнейший. Ты в десять раз
хуже, чем тот, промышляющий долларами. Дома ты ходишь в церковь и
притворяешься почтенным гражданином, а потом тайно ускользаешь в Чикаго,
чтобы околпачивать людей, создавших безупречную солидную фирму для борьбы с
презренными мерзавцами, в число которых ты сегодня собирался вступить.
Откуда ты знаешь, что тот человек не обременен многочисленной голодной
семьей, пропитание которой всецело зависит от его деловых операции? Все вы
считаетесь достойными гражданами, а сами только и глядите, как бы
заграбастать побольше, не давая взамен ни шиша. Не будь вас, разве
существовали бы в нашей стране биржевики, перехватчики чужих телеграмм,
шантажисты, продавцы несуществующих шахт, устроители фальшивых лотерей? Не
будь вас, эти социальные язвы исчезли бы сами собой. Тот человек, который
хотел всучить тебе подложные доллары и которого ты сегодня собирался
ограбить, — может быть, он много лет трудился, чтобы придать своим пальцам
необходимую ловкость и овладеть мастерством? На каждом шагу он рискует и
своими деньгами, и свободой, а в иных случаях — жизнью. Ты же приходишь
сюда, как святоша, ты вооружен до зубов и своей почтенной репутацией и
секретным почтовым адресом. Если ему удастся заполучить твои денежки, ты
вопишь: караул! полиция! Если же счастье на твоей стороне, ему приходится
закладывать свой серый костюмчик, чтобы купить себе ужин, — при этом он
молчит и не жалуется. Мы с мистером Таккером хорошо раскусили тебя, — говорю
я, — и приняли меры, чтобы ты получил по заслугам.
Давай сюда деньги, ты,
травоядный ханжа!
И я кладу две тысячи во внутренний карман пиджака. Деньги были крупными
бумажками — каждая в двадцать долларов.
— А теперь выкладывай часы, — говорю я. — Нет, нет. Я не возьму их.
Положи их на стол и сиди неподвижно, покуда они не оттикают час. Тогда
можешь встать и идти. Если ты вздумаешь кричать или двинешься с места
раньше, мы растрезвоним о тебе всю правду в Грассдейле, а твоя репутация
дороже для тебя, чем две тысячи.
После этого мы с Энди уходим.
В поезде Энди очень долго молчит. А потом обращается ко мне:
— Джефф, можно задать тебе один вопрос?
— Два, — говорю я. — Или сорок.
— Вся эта идея пришла тебе в голову еще до того, как мы тронулись в
путь с Меркисоном?
— Еще бы! А как же иначе? Ведь и у тебя было на уме то же самое?
Энди опять умолкает и полчаса не произносит ни слова. Видно, на него
порою находит затмение, когда он не вполне понимает мою систему гуманности и
нравственной гигиены.
— Джефф, — говорит он, — я очень хотел бы, чтобы ты как-нибудь на
досуге начертил для меня диаграмму твоей пресловутой совести. А внизу под
чертежом — примечания. В иных случаях это было бы мне очень полезно — для
справки.
———————————————————-
1) — Американский миллионер Джон Рокфеллер часто привлекался к суду за
темные махинации, но при помощи взяток судебным властям всегда избегал
наказания.
Совесть в искусстве
— Я никогда не мог заставить своего компаньона Энди Таккера держаться в
законных границах благородного жульничества, — сказал мне однажды Джефф
Питерс.
Энди не способен к благородству: у него слишком большая фантазия. Он,
бывало, изобретал такие мошеннические, такие сверхфинансовые способы
добывать деньги, что на них наложила бы вето даже железнодорожная компания.
Сам же я принципиально никогда не брал у своего ближнего ни одного
доллара, не дав ему чего-нибудь взамен — будь то медальон из фальшивого
золота, или семена садовых цветов, или мазь от прострела, или биржевые
бумаги, или порошок от блох, или хотя бы затрещина. Наверное, какие-нибудь
мои предки происходили из Новой Англии, и я унаследовал от них стойкий и
упорный страх перед полицией (1).
Ну, а у Энди родословное дерево другой породы. Он, вероятно, мог бы
проследить свою генеалогию только до какой-нибудь финансовой корпорации.
Как-то летом, когда мы обретались на Среднем Западе и промышляли в
долине Огайо семейными альбомами, порошками от головной боли и жидкостью от
тараканов, Энди пришла в голову новая финансовая комбинация, подлежащая
преследованию со стороны судебных властей.