Это разве алиби, мать честная? Надеюсь, ты выведешь его на чистую воду. Надеюсь, не западешь, как полицейские, на его славу.
Страйк вспомнил, как о Даффилде отзывался Эрик Уордл.
— Не сказал бы, что они на него запали.
— Что ж, — проговорил Сомэ, — значит, у них вкус лучше, чем я думал.
— Откуда у тебя такая уверенность, что это не самоубийство? Лула страдала нервным расстройством, ты же знаешь.
— Знаю, но мы с ней заключили соглашение, как Мэрилин Монро и Монтгомери Клифт. Поклялись, что при малейшем желании расстаться с жизнью каждый из нас первым делом позвонит другому. Она бы точно со мной поделилась.
— Когда вы общались в последний раз?
— Она позвонила в среду — я еще был в Токио, — ответил Сомэ. — Бестолковая, вечно забывала, что там время на восемь часов вперед. В два часа ночи у меня телефон стоял на беззвучном режиме, вот я и не ответил, но она оставила сообщение и ни сном ни духом не намекнула на суицид. Вот послушай.
Он снова залез в ящик стола, нажал какие-то кнопки и протянул Страйку мобильный телефон.
И ему в ухо зазвучал чуть хрипловатый, грудной голос Лулы Лэндри, комично подражающий говорку кокни: «Как ты там, милок? У меня новость — зашибись. Уж не знаю, понравится тебе, не понравится, только я от радости прыгаю, а поделиться не с кем. Звякни, как времечко найдешь. Чмоки-чмоки».
Страйк вернул телефон модельеру.
— Ты ей перезвонил? Выяснил, что это за новость?
— Нет. — Сомэ загасил сигарету и тут же взялся за следующую. — У япошек мероприятия шли одно за другим; только найду минутку — разница во времени останавливает. Короче… я, если честно, догадывался, что она скажет, и безумно психовал. Решил, что она беременна. — Сомэ покивал, сжимая в зубах сигарету, а потом вынул ее изо рта и подтвердил: — Да-да, я решил, что она залетела, причем умышленно.
— От Даффилда?
— Нет, мне бы такое и в голову не пришло. Я ведь тогда не знал, что они вновь сошлись. При мне она бы не посмела с ним закрутить. Так подгадала, негодница маленькая, чтобы я в Японию улетел. Знала, что я его не выношу, а мнение мое было ей важно. Мы с Кукушкой были как родные.
— С чего ты решил, что она забеременела?
— По голосу понял. Ты же слышал — она так волновалась… Я нутром почувствовал. Это было в ее духе, она хотела, чтобы я порадовался вместе с ней, — и к черту карьеру, к черту меня, хотя у меня специально под нее была разработана линейка аксессуаров…
— Это и был тот пятимиллионный контракт, о котором рассказывал мне Джон Бристоу?
— Вот именно. Уверен, это Счетовод ее науськивал торговаться до посинения, — опять вспыхнул Сомэ. — Кукушка ни за что бы не стала со мной мелочиться. Понимала, что это роскошный вариант, который мог бы ее поднять на совершенно иной уровень. Дело ведь не только в деньгах.
Дело ведь не только в деньгах. Она у всех ассоциировалась с моими вещами; ее звездным часом стала фотосессия для «Вог», когда она показывала мое платье с разрезным подолом. Кукушка любила мои вещи, любила меня, но когда человек поднимается до определенного уровня, доброхоты начинают ему нашептывать, что он достоин большего. Тогда человек забывает, кто дал ему подняться, и думает только о наживе.
— Но ты, видимо, тоже считал, что она дорого стоит, если предложил ей пятимиллионный контракт?
— Типа того. Я, можно сказать, разработал новую коллекцию с расчетом на нее, а как прикажешь снимать ее с пузом? Зная Кукушку, я мог предвидеть, что она теперь совсем сбрендит, пошлет все к черту, но ни за что не согласится избавиться от этого ребенка. Это было в ее характере: вечно искать себе объект любви, этакую суррогатную семью. А все из-за этих Бристоу. Они ее удочерили как игрушку для Иветты, а Иветта — чудовище, каких свет не видел.
— В каком смысле?
— Властная. Патологическая личность. Ни на секунду не отпускала от себя Лулу — боялась, что малышка умрет, как тот мальчик, взамен которого ее купили. Леди Бристоу приходила на все показы, путалась под ногами, накачивала себя до умопомрачения. Был еще дядюшка, который втаптывал Лулу в грязь, пока у нее не завелись деньги. Вот тогда он ее зауважал. У них деньги на первом месте, у этих Бристоу.
— Значит, семья состоятельная?
— Алек Бристоу оставил им сравнительно немного. Он солидных денег в глаза не видел. Не то что твой старикан. Как получилось, — Сомэ резко сменил предмет разговора, — что сын Джонни Рокби пробавляется частным сыском?
— Работа у него такая, — ответил Страйк. — Вернемся к Бристоу.
Сомэ, похоже, не возражал, что им командуют; напротив, он даже оживился, — видимо, такой опыт был ему в диковинку.
— Помню, Кукушка рассказывала, что почти весь капитал Алека Бристоу был вложен в акции его старой компании «Альбрис», которую кризис изрядно подкосил. «Альбрис» — это тебе не «Эппл». А Кукушка к своим двадцати годам стала богаче их всех, вместе взятых.
— Вот эта фотография, — Страйк указал на «Падших ангелов», — тоже была предусмотрена пятимиллионным контрактом?
— Ну да, — подтвердил Сомэ. — Началось все с тех четырех сумочек. На этом снимке она держит «Кашиль». Все сумочки получили у меня африканские имена. Лула зациклилась на Африке. Разыскала эту поблядушку, свою кровную мать, и лишилась покоя: вознамерилась уехать в Африку — учиться, волонтерством заниматься… и что с того, что эта старая шлюха здесь пол-Ямайки перетрахала?.. Африканец, ё-мое… — Ги Сомэ с остервенением ввинтил окурок в пепельницу. — Не позорилась бы. Что Кукушка хотела услышать, то она ей и наплела.
— И ты решил использовать этот плакат для рекламной кампании, невзирая на то, что Лула только-только…
— Я просто отдал ей должное, черт подери, — перебил Сомэ, повышая голос. — Она нигде и никогда не выглядела прекрасней. Это было посвящение Кукушке, нам с ней обоим, понятно тебе? Она была моей музой.