Половина улицы проснулась. Жильцы высыпали на тротуар. Один полицейский остался возле трупа, вызвал по рации подкрепление, а другой вместе с нами — со мной и четой Бестиги — зашел в вестибюль. Приказал им сидеть у себя в квартире и ждать, а мне велел показать ему все здание. Начали мы с верхнего этажа; отпираю дверь Лулы, показываю ему квартиру, открытую балконную дверь. Он все проверил. Показал я ему лифт, все еще на этой площадке. Потом вниз пошли. Он спросил про квартиру этажом ниже, я «вездеходом» открыл. Там темно. Сработала сигнализация. Не успел я свет включить, а полицейский уже ломанулся в прихожую, налетел на столик и сшиб огромную вазу с букетом роз. Всюду осколки, вода, цветы. Потом нагорело ему… Обыскали мы квартиру. Все комнаты, все шкафы — никого. Окна заперты. Ну, вернулись мы в вестибюль. К тому времени люди в штатском подоспели. Затребовали ключи от подвала, где тренажерный зал, от бассейна, от гаража. Один пошел брать показания у миссис Бестиги, другой вызывал подкрепление, но для этого на улицу вышел, потому как сюда со всего квартала народ сбежался, многие по мобильным базарили, фотографировали. Легавые в форме пытались их разогнать по домам. А снегу-то навалило, снегу! Когда судмедэксперты приехали, над трупом палатку поставили. Пресса уже тут как тут. Полиция ленту натянула, заграждение из машин поставила.
Страйк успел подчистить свою тарелку и сдвинул ее в сторону. Заказав на двоих еще чая, он опять занес авторучку:
— Сколько персонала работает в доме номер восемнадцать?
— Охранников — трое: я, Колин Маклауд и Иэн Робсон. Работа у нас посменная, на посту круглые сутки кто-то есть. Я-то в ту ночь должен был дома спать, да Робсон позвонил мне на пост около шестнадцати часов: на корпус, говорит, пробило, сил нет. Ладно, говорю, отдежурю за тебя. Он меня в том месяце подменял, когда мне по семейным делам требовалось съездить. То есть за мной должок был. Вот так я и попал под раздачу, — заключил Уилсон и немного помолчал, размышляя о своих злоключениях.
— Другие охранники тоже были в хороших отношениях с Лулой?
— Ну да, они тебе то же самое скажут, что и я. Славная была девушка.
— А из обслуги есть кто-нибудь?
— Две уборщицы, полячки. По-английски — ни бум-бум. Ты от них ничего не добьешься.
Показания Уилсона, думал Страйк, делая записи в блокноте Отдела специальных расследований (прихватил пару штук по случаю, когда в последний раз наведался в Олдершот,
[9]в Дом британской армии), оказались сверхъестественно качественными: краткие, точные, проницательные. Не часто приходится слышать такие внятные ответы, и уж совсем редко люди отчетливо выстраивают свои мысли, что избавляет от необходимости задавать дополнительные, уточняющие вопросы. Страйк давно занимался раскопками в руинах горькой людской памяти, умел войти в доверие к убийце, разговорить запуганного, бросить наживку злоумышленнику, поставить ловушку хитрецу. В случае с Уилсоном эти навыки не понадобились: как видно, Джон Бристоу вывел его на охранника в приступе своей паранойи.
Тем не менее Страйку была свойственна неистребимая скрупулезность. Схалтурить при допросе свидетеля было для него так же немыслимо, как проваляться в исподнем, дымя сигаретой, на койке в военном лагере. И в силу характера, и в силу выучки, уважая себя не меньше, чем клиента, он продолжил с той же дотошностью, за которую в армии одни его превозносили, а другие ненавидели:
— Давай ненадолго вернемся на день раньше.
В котором часу ты заступил на пост?
— В девять, как полагается. Колина сменил.
— У вас есть журнал учета посетителей?
— Ну да, всех записываем, кроме жильцов. Журнал на стойке лежит.
— Не помнишь, кто накануне приходил?
Уилсон заколебался.
— Рано утром Джон Бристоу заходил к сестре, верно? — подсказал Страйк. — Она еще приказала тебе его не впускать.
— Это он сам тебе доложил? — Уилсон, казалось, вздохнул с некоторым облегчением. — Ну да, приказала. Но я его пожалел, веришь? Он должен был вернуть ей какой-то контракт, беспокоился, вот я его и пропустил.
— А о других посетителях тебе ничего не известно?
— Ну, Лещинская уже находилась в доме. Уборщица. Эта всегда к семи утра приходит. Лестницу драила, когда я на пост заступил. А потом только техник приходил, сигнализацию проверял. У нас каждые полгода проверка. Когда ж он появился? Где-то без двадцати десять, что ли.
— Техник был знакомый?
— Нет, новенький. Мальчишка совсем. К нам всякий раз другого присылают. Миссис Бестиги и Лула были еще дома, так что я провел его на третий этаж, показал, где панель управления, и он взялся за дело. Я ему показываю, где щиток, где тревожные кнопки, а тут Лула выходит.
— То есть ты своими глазами ее видел?
— Ну да, она мимо открытой двери прошла.
— Поздоровалась?
— Нет.
— Ты же говоришь, она всегда здоровалась.
— Видать, не заметила меня. Вроде торопилась. Ехала больную мать навестить.
— Откуда ты это узнал, если она с тобой даже не заговорила?
— Из судебного следствия, — четко сказал Уилсон. — Проводил я, значит, техника наверх, показал, где что, и на пост вернулся, а когда миссис Бестиги ушла, впустил его к ним в квартиру, чтобы он и там систему проверил. В принципе, я ему был не нужен — расположение щитков и тревожных кнопок во всех квартирах одинаковое.
— А где же был мистер Бестиги?
— Да он на работу чуть свет уехал. Каждый день в восемь утра отчаливает.
Трое работяг, в касках и желтых жилетах, в облепленных грязью сапогах, вошли в кафе и направились к соседнему столику: под мышкой у каждого была газета.
— Сколько времени тебя не было на посту, когда ты сопровождал техника?
— В квартире на третьем этаже минут пять пробыл, — сказал Уилсон. — В двух других — по одной минуте, не более.
— Во сколько уехал техник?
— К полудню время шло. Точней не скажу.
— А ты уверен, что он вышел из здания?
— Ну да.