Я порядком страдал от жары, и хотя стал лучше есть (очень полюбил сою), но потерял в весе. То, что я очень похудел, меня смущало и так же, как и недостаток энергии, мешало принять участие в общих развлечениях, так что я сидел один, думая о моей лежавшей без употребления мандолине и с огорчением глядя на дам, а также на акул, которые целыми стаями плыли за пароходом.
После жары начались дожди, — это здесь называется муссон, «чота (малый) муссон», но с меня было достаточно и этого «малого» муссона, — он напоминает наши вечные промозглые шотландские туманы.
Мы шли в тумане, пока не добрались до Цейлона и бросили якорь в Коломбо. Это замечательный порт! На много миль вокруг вода неподвижна. Очень успокаивающее зрелище! Зато очень большая качка была в Индийском океане. Некоторые пассажиры отправились на берег покупать драгоценные камни — лунные камни, опалы, бирюзу, — а я не поехал, потому что слыхал, что цены просто грабительские и что лунные камни имеют здесь много изъянов, то есть трещинок. Зато мой приятель — лакей принес мне прекрасный местный ананас. Несмотря на то, что он был очень крупный, я, к своему удивлению, убедился, что могу съесть его весь. Удивительно вкусно! На следующий день меня немного слабило, и я думал, что у меня дизентерия и малярия. А нездоров я был, должно быть, из-за ананаса.
Но самое неприятное было еще впереди. В Индийском океане мы перенесли тайфун, наихудший вид страшного шторма, какой вы только можете себе вообразить. Началось все с того, что небо стало пурпурового цвета, потом темно-желтое, как медь. Я сначала было залюбовался им, но вдруг всем пассажирам приказано было сойти вниз, и я счел это дурным знаком, потому что ветер так сразу и обрушился на судно, как удар. Одному человеку, стоявшему у своей каюты, прищемило руку внезапно захлопнувшейся дверью и начисто оторвало большой палец. А один из матросов сломал ногу. Ужас что было!
Меня не укачало, но должен признаться, что я чуть не испугался. Море вздымалось не так, как волны в Бискайском заливе, а очень высоко, целыми водяными горами. Мне скоро пришлось перестать смотреть в иллюминатор. Судно так кряхтело, а мачты скрипели, что я думал — оно непременно разлетится в щепки. Качало ужасно; и два раза судно ложилось набок и лежало так долго, что я уже не надеялся остаться в живых. Но провидение сжалилось над нами, и мы в конце концов достигли дельты Ганга; там большие песчаные отмели и очень грязная вода. Нам дали лоцмана, чтобы провести судно вверх от устья Хугли, и мы плыли по этой реке так медленно, что это заняло несколько дней. На берегах Ганга мы видели много полей, орошаемых каналами. Я видел кокосовые пальмы и бананы, которые растут на деревьях. Туземцы здесь, конечно, чернокожие, и, по-видимому, у них принято работать голыми, в одних только повязках вокруг бедер, да у некоторых на голове чалма. Они работают на своих полях, сидя на корточках, а некоторые ловят рыбу сетями в желтой воде реки, и, говорят, рыба здесь хорошая. Белые носят шлемы от солнца. Твой подарок, папа, очень кстати.
Теперь мне пора кончить. Я это письмо писал урывками, а сейчас мы вошли в гавань. Сильное впечатление производят этот большой порт и доки. А небо все утыкано минаретами и верхушками домов.
Я ежедневно читаю отрывок из библии. Чувствую себя недурно. Думаю, что здесь мне будет хорошо.
Целую всех и остаюсь ваш почтительный сын
Мэт».
Мама восторженно всхлипнула, отирая слезы, казалось, лившиеся прямо из переполненного до краев сердца. Все ее хрупкое существо захлестнула волна радости и благодарности. Все в ней пело: «Что за письмо! Что за сын!» Новость казалась ей слишком потрясающей, чтобы хранить ее про себя, и ее охватило бурное желание помчаться на улицу, обежать весь город, размахивая этим письмом, выкрикивая для общего сведения славную хронику этого великого путешествия.
Броуди читал ее мысли своим пытливым и насмешливым взглядом.
— Найми глашатая и пошли его объявить новость по всему городу, — бросил он колко. — Выболтай все каждому! Эх, ты! Подождала бы, пока получишь не первое, а двадцать первое письмо! Он пока еще ничего не сделал, только ел фрукты да слюни распускал.
Грудь миссис Броуди заходила от негодования.
— Бедный мальчик столько выстрадал! — воскликнула она с дрожью в голосе. — Такая болезнь! Нечего корить его за фрукты, он их всегда любил.
Только обида, нанесенная сыну, могла заставить ее возразить мужу.
— Такая болезнь! Нечего корить его за фрукты, он их всегда любил.
Только обида, нанесенная сыну, могла заставить ее возразить мужу.
Броуди иронически посмотрел на нее:
— А ты, оказывается, надавала ему с собой всякой ерунды! Мой шлем — единственная полезная вещь, которую Мэт получил! — прибавил он, вставая из-за стола.
— Я сегодня же поговорю с этим приказчиком у Линни! — воскликнула мама прерывающимся голосом. — Он меня уверил, что там все носят тик. Так обмануть! Мой сын из-за него мог умереть от солнечного удара!
— Ты всегда и во всем непременно напутаешь, старуха, — благодушно кольнул ее муж напоследок. Но теперь его стрелы не ранили; они и не попали в нее, потому что она находилась сейчас в той далекой стране, где высокие пальмы кивали величавыми вершинами в опаловом небе и мягкий звон вылетал из храмов в благоуханный мрак улиц.