Тотчас же Агнес прильнула к его груди:
— Поцелуй меня еще, милый!
Потом, после паузы, она пролепетала манящим (как ей казалось) шепотом:
— Ты вернешься ко мне большим, сильным, страстным мужчиной, да, Мэт? Я хочу, чтобы ты обнимал меня крепко, так крепко, как только тебе захочется.
Мэтью вялой рукой обнял ее плечи с смутным неудовольствием: слишком уже много Агнес требует от человека, которому наутро предстоят опасности трудного плавания, таящего в себе много неизвестного.
— Мне, право, стыдно, что я не умею скрыть своих чувств, — продолжала застенчиво Агнес. — Но ведь в этом нет ничего дурного, правда, Мэт? Ведь мы поженимся, как только ты вернешься домой. У меня сердце разрывается на части оттого, что нам не удалось обвенчаться до твоего отъезда. Я бы так охотно поехала с тобой!
— Что ты, Агнес, — возразил Мэтью, — там совсем не место для белой женщины.
— Но туда уезжает так много их, Мэт! Жены разных чиновников и мало ли кто! Если тебе придется ехать туда вторично после того, как ты отслужишь срок, я непременно поеду с тобой, — решительно сказала Агнес. — Нам теперь мешает только то, что ты должен сначала сделать карьеру, милый.
Он промолчал, испуганный решительностью ее тона. Никогда до сих пор ему не приходило в голову, что он так близок к алтарю, он вовсе не подозревал истинных размеров власти Агнес над ним. Ее поцелуй показался ему бесконечно долгим. Наконец, он объявил:
— Пожалуй, мне пора идти, Агги.
— Да ведь еще так рано, Мэт, — обиженно возразила она. — Ты никогда не уходил раньше десяти.
— Я знаю, Агнес, но мне завтра предстоит трудный день, — сказал он с важностью. — К двенадцати уже надо быть на пароходе.
— Это прощание меня убьет! — воскликнула трагически Агнес, Неохотно выпуская Мэта из объятий.
Он встал и, поправляя галстук, одергивая книзу брюки, осматривая на них пострадавшие складки, чувствовал, что ни о чем не жалеет: приятно было сознавать, что женщины готовы умереть из-за него.
— Итак, прощай, Агнес! — мужественно воскликнул он, широко расставив ноги и протягивая ей обе руки. — Придет время, и мы с тобой увидимся снова.
Она бросилась в раскрытые ей объятия, снова спрятала голову у него на груди и так зарыдала, что оба они покачнулись.
— Я чувствую, что мне не следовало бы тебя отпускать, — прерывающимся голосом воскликнула Агнес, когда Мэтью высвободился, — не следовало мне так легко тебя уступать. Ты уезжаешь далеко. Но я буду молиться за тебя, Мэт. Да сохранит тебя бог для меня! — И она заплакала, видя, что он уже сходит с лестницы.
Мэт вышел на улицу утешенный, ободренный и воодушевленный горем своей невесты, как будто опустошение, которое он произвел в ее девственном сердце, придавало ему достоинства, увеличивало на несколько дюймов его рост. Но в этот вечер, лежа в постели (он лег пораньше, чтобы набраться сил для предстоящих на следующий день хлопот), он размышлял уже, как более зрелый и светски опытный человек, на тему о том, что мисс Мойр, пожалуй, в последнее время была немного чересчур настойчива в выражении своих чувств. А засыпая, пришел к заключению, что мужчине следует дважды подумать раньше, чем связать себя узами брака, в особенности если этот мужчина — такой прожженный парень, как он, Мэтью Броуди.
На другое утро он проснулся рано, но мама не позволила ему встать раньше девяти.
— Не торопись! Не надо волноваться. Прибереги силы, мой мальчик, — сказала она, подавая ему в постель утренний завтрак. — У нас еще уйма времени, а тебе предстоит долгое путешествие.
Она уже, должно быть, рисовала в своем воображении это путешествие без передышки до самой Калькутты.
— У нас еще уйма времени, а тебе предстоит долгое путешествие.
Она уже, должно быть, рисовала в своем воображении это путешествие без передышки до самой Калькутты. И оттого, что она не дала Мэту встать рано, он был еще полуодет, когда отец позвал его, стоя внизу у лестницы.
Джемс Броуди не пожелал ни на дюйм отступить от своей обычной программы; он, без сомнения, счел бы слабостью со своей стороны какое-либо участие в проводах сына — и в половине десятого, как всегда, собрался в лавку. Когда Мэтью впопыхах сбежал с лестницы в подтяжках, с полотенцем в руках, с падавшими на бледный лоб мокрыми волосами и подошел к отцу, стоявшему в передней, Броуди устремил на него взгляд, в котором была, казалось, магнетическая сила, и на одно мгновение перехватил неуверенный взгляд сына.
— Итак, Мэтью Броуди, — сказал он, глядя на него сверху вниз, — ты сегодня отправляешься и, значит, скажешь прости родному дому на пять лет. Надеюсь, ты за это время сумеешь чего-нибудь добиться. Ты слюнтяй и ломака, и твоя мамаша немного тебя избаловала, но в тебе должны быть и хорошие задатки. Должны быть , — крикнул он, — потому что ты мой сын! Я хочу, чтобы ты это доказал! Смотри людям прямо в глаза и не вешай голову, как трусливая собака.
Я предоставил тебе все, что нужно, — продолжал он. — Должность у тебя ответственная и открывает большие возможности. Я снабдил тебя всем лучшим, что только можно достать за деньги. Я посылаю тебя за границу, чтобы сделать из тебя человека, не забывай же, что ты сын и наследник Джемса Броуди. Самое лучшее, что я дал тебе, — это мое имя! Так будь же человеком, а главное — будь Броуди! Веди себя, как настоящий Броуди, повсюду, где бы ты ни был, иначе… иначе да помилует тебя бог!