— Мы бы еще больше успели, — говорит Дейви, — если бы не дождь и грязь.
— Нет-нет, — успокаивает его мэр, окидывая взглядом участки, — вы прекрасно справились, вы оба. Столько всего сделали за какой-то месяц!
Мы дружно смотрим на то, с чем так прекрасно справились за месяц: полностью заложили фундамент для одного длинного здания, подготовили опалубку для остальных, а местами даже начали засыпать ее камнями из разобранных монастырских стен. Из брезента получилось что-то вроде крыши — наше творение уже похоже на настоящую постройку.
Он прав, мы прекрасно справились.
Мы и тысяча сто пятьдесят спэклов.
— Да, — кивает мэр, — я весьма рад.
Шум Дейви приобретает розоватое сияние — смотреть противно, ей-богу!
— Так что это такое? — спрашиваю я.
Мэр удивленно смотрит на меня:
— Что именно?
— Ну, все это. — Я показываю на здание.
— Я показываю на здание. — Что мы строим?
— Как закончишь стройку, Тодд, я непременно приглашу тебя на торжественное открытие.
— Но ведь это не для спэклов?
Мэр хмурится:
— Нет, Тодд, не для спэклов.
Я тру лицо тыльной стороной ладони и слышу какой-то лязг в Шуме Дейви — лязг этот станет еще громче, если я окончательно испоганю ему момент славы.
— Да просто… морозы уже три ночи подряд бьют, и зима на носу.
Мэр разворачивает ко мне морду Морпета. Жеребенок думает тот. Жеребенок отходит.
Я пячусь, даже не задумываясь.
Мэр вскидывает брови:
— Ты просишь поставить обогреватели для рабочих?
— Ну… — Потупившись, я смотрю на землю, а потом на здание и спэклов, которые забились в самый дальний угол, насколько это вапще возможно в такой тесноте. — Может пойти снег. Я не знаю, выживут ли они.
— О, спэклы куда живучее, чем ты думаешь. — Голос у мэра тихий и полный какого-то неуловимого чувства. — Куда живучее.
Я снова опускаю глаза:
— Ну да. Наверно.
— Я попрошу рядового Фарроу привезти сюда маленькие ядерные обогреватели, если тебе станет от этого легче.
Я удивленно моргаю:
— Правда?
— Правда?! — вторит мне Дейви.
— Они хорошо поработали, — говорит мэр. — Под вашим руководством, конечно. Ты проявил настоящее усердие, Тодд. Настоящие лидерские качества . — Он улыбается — почти тепло. — Я знаю, как ты не любишь видеть страдания других. — Он все смотрит мне в глаза, прямо-таки подбивая меня нарушить зрительный контакт. — Твоя нежность похвальна.
— Нежность, — хихикает Дейви.
— Я горжусь тобой. — Мэр берется за поводья. — Я горжусь вами обоими. Скоро вас ждет награда за труды.
Шум Дейви снова вспыхивает от удовольствия, а мэр выезжает за монастырские ворота.
— Слыхал? — Он дергает бровями. — Нас ждет награда, мой нежный ушлепок!
— Заткнись, Дейви.
Я уже иду вдоль одной из дощатых стенок в дальний конец здания, где остались последние метры свободного пространства и где теперь толпятся спэклы. Они пятятся, когда я иду мимо.
— Скоро привезут обогреватели! — говорю я им, рисуя в Шуме картинки. — Станет потеплей.
Но спэклы продолжают забиваться в углы и шарахаться от меня.
— Я сказал, станет потеплей!
Ах вы тупые неблагодарные…
Я замолкаю. Набираю в легкие побольше воздуха. Иду дальше.
Я добираюсь до самого дальнего края монастырских земель, где мы сколотили из лишних дощатых стенок небольшой закуток.
— Можешь выходить, — говорю я.
Минуту ничего не происходит, но потом из закутка вылезает 1017-й с рукой на перевязи — ее сделали из моей рубашки, которых у меня, между прочим, совсем немного. Он еще больше похудел, под кожей на месте перелома видна краснота, но она кажись сходит.
— Я раздобыл болеутоляющие. — Протягиваю ему пилюли.
Он выхватывает их, оцарапывая мне ладонь.
— Аккуратней! — цежу я сквозь стиснутые зубы. — Хочешь, чтобы тебя забрали, как всех больных спэклов?
Снова вспышка Шума — к этим картинкам я уже привык. Обычное дело: он стоит надо мной с винтовкой, я молю его о пощаде, а он все бьет меня и бьет и ломает мне руку.
— Ну-ну, заливай, — говорю я. — Мне плевать!
— Играешь со своим питомцем? — спрашивает Дейви, выходя из-за угла со скрещенными на груди руками.
— Знаешь, когда конь ломает ногу, его пристреливают.
— Это не конь.
— А… ну да, — ухмыляется Дейви. — Это овца!
Я поджимаю губы:
— Спасибо, что не проболтался па.
Дейви пожимает плечами:
— Да мне то что, ушлепок? Лишь бы нас без награды не оставили.
1017-й грубо цокает нам обоим, но васнавном — мне.
— Не очень-то он благодарен, — замечает Дейви.
— Вот-вот. Я уже два раза ему жизнь спас. — Я смотрю на 1017-го, смотрю ему прямо в глаза. — Но больше не буду.
— Ты только говоришь так, а потом как миленький спасешь. — Дейви кивает на 1017-го. — Даже его. — Он нелепо таращит глаза. — Ты ведь у нас такой нежный!
— Заткнись.
Но Дейви уже гогочет и убегает, а 1017-й просто смотрит и смотрит на меня.
А я смотрю в ответ.
Я его спас.
(я спас его ради нее)
(если б она была здесь, она бы увидела, как я его спасаю)
(если б она была здесь)
Но ее нет.
Я стискиваю кулаки и усилием воли заставляю себя их разжать.
Нью-Прентисстаун за последний месяц очень изменился — я вижу это всякий раз, когда возвращаюсь домой.
Отчасти это связано с наступлением зимы. Листья на деревьях покраснели и побагровели, а потом свалились на землю, оставив за собой голые зимние скелеты. Хвойные от иголок не избавились, но шишки посбрасывали, а ричеры прижали ветки к стволам, такшто теперь из земли торчат одни голые палки. Из-за всего этого — да еще из-за вечно хмурого неба — складывается впечатление, что Нью-Прентисстаун умирает от голода.