(но она бурлит почти у самой поверхности…)
(мысль о мосте, который мы однажды подорвали…)
Я оглядываюсь на мэра, который смотрит на меня так пристально, что я, не задумываясь, выпаливаю:
— Это не она! Честно, это не она!
Он все смотрит и смотрит.
— Я и не думал ее подозревать, Тодд.
Руку мою вчера подлатали довольно быстро: мэр оттащил меня в клинику рядом с главной площадью, где мужчины в белых халатах сделали мне два укола со сращивающим кости лекарством, боль от него была даже хуже, чем от самого перелома, но к тому времени мэр уже ушел, пообещав, что мы с Виолой непременно увидимся завтра вечером (то есть севодня), и я не успел задать ему миллион вопросов о том, почему они с Виолой на дружеской ноге, когда она успела стать лекарем… или как там это называется, и на какие похороны она ушла, и…
(и как мое сердце чуть не взорвалось, когда я ее увидел…)
(и как оно заболело снова, когда она ушла…)
Не успели мы и словом перемолвиться, а Виолы уже нет — ушла в свою жизнь, где больше нет меня, — а я остался один со сломанной рукой. Потом меня отвели в собор, дали болеутоляющее, и я свалился без чувств, еле успев добраться до своего матраса в колокольне.
Я не проснулся, когда мэр Леджер вернулся с работы со своим серым Шумом, полным жалоб о сборе мусора. Не проснулся я и к ужину: мэр слопал обе порции. Ночью я не услышал даже лязга запирающегося замка.
Зато меня разбудил оглушительный БУМ! сотрясший весь город.
И уже тогда, сидя в темноте и мучаясь тошнотой от болеутоляющих, даже не понимая, что значит этот БУМ! и откуда он взялся, уже тогда я понимал, что все снова поменялось, и мир — не тот, что раньше. Опять.
Ну и конечно, на рассвете мы с мэром и несколькими его людьми поехали осматривать место взрыва. Я гляжу на него, сидящего верхом на Морпете. За спиной у него светит утреннее сонце, и мы стоим в его тени.
— Наша встреча с Виолой не отменяется? — спрашиваю я.
Наступает долгий миг: мэр целую вечность смотрит на меня.
— Господин президент! — окликает его полковник Паркер, пока его солдаты снимают доски, прибитые взрывом к стволам деревьев.
На стволе что-то написано.
Хоть я и не умею…
Короче, я много чего не умею, но уж эту букву в состоянии прочитать.
На стволе что-то написано.
Хоть я и не умею…
Короче, я много чего не умею, но уж эту букву в состоянии прочитать.
Синей краской на стволе выведена единственная буква.
«О». Просто «О».
— Как он мог отправить нас к спэклам на следующий же день после бунта? — ворчит Дейви по дороге к монастырю.
Если честно, мне тоже до сих пор не верится. Дейви еле ходит, да и я мало на что гожусь — хотя лекарство для сращивания костей действует, мне бы лучше дать руке пару дней отдыха. Она уже сгибается, но армию спэклов такой рукой точно не раскидаешь.
— Ты ему не сказал, что я спас тебе жизнь? — одновременно злобно и застенчиво спрашивает Дейви.
— А ты разве не сказал?
Дейви кривит губы, отчего его жиденькие усики кажутся еще жиже.
— Он мне не верит, когда я такое говорю.
Я вздыхаю:
— Да сказал я! Он бы все равно в Шуме увидел.
Дальше мы едем молча, но потом Дейви всетаки спрашивает:
— А он что?
Я медлю с ответом.
— Сказал, ты молодец.
— Больше ничего?
— Ну, что мне повезло.
Дейви прикусывает губу:
— И все?
— И все.
— Понятно.
Больше он ничего не говорит и пускает Урагана чуть быстрее.
Хотя ночью взорвалось всего одно здание, утром весь город выглядит как-то иначе. Патрулей сразу стало гораздо больше, и солдаты не маршируют, а почти бегают по улицам. На крышах тоже тут и там стоят солдаты с винтовками наготове: смотрят, смотрят, смотрят.
Обычные мирные жители, которых на улицах почти нет, торопливо бегут по своим делам, стараясь не попадаться на глаза.
Женщин этим утром я не вижу вапще. Ни одной.
(ее тоже нет)
(почему она дружит с мэром?)
(она его обманывает?)
(он ей верит?)
(она имеет какое-то отношение к взрыву?)
— Кто имеет отношение? — спрашивает Дейви.
— Заткнись.
— А ты попробуй меня заткнуть! — огрызается он, но как-то без души, явно думая о чем-то другом.
Мы проезжаем мимо группы солдат, ведущих по улице связанного и избитого человека. Я прижимаю сломанную руку поближе к груди. Когда мы приближаемся к холму с железной башней на вершине и сворачиваем к монастырю, сонце уже стоит высоко в небе.
Дальше тянуть время не получится.
— Что случилось, когда я уехал? — спрашиваю я.
— Мы им устроили, — отвечает Дейви с досадой — у него опять разболелась нога, чувствуется по Шуму. — Всыпали по первое число.
На гриву Ангаррад падает какая-то соринка. Я смахиваю ее, но точно такая же приземляется на мою руку. Я поднимаю голову.
— Это еще что? — спрашивает Дейви.
Идет снег.
Я видел снег всего раз в жизни и был тогда так мал, что и не думал, какая эта редкость и как не скоро я увижу его снова.
Белые хлопья летят сквозь ветви деревьев на дорогу, тая на нашей одежде и волосах. Они падают бесшумно, и все вокруг отчего-то тоже затихает, словно хочет рассказать тебе тайну — ужасную, ужасную тайну.
Но на небе вовсю светит сонце.
И это не снег.
— Пепел, — говорит Дейви, когда одна снежинка приземляется ему на губы. — Жгут трупы.
Жгут трупы. Солдаты все еще стоят на стенах с винтовками наготове, заставляя живых спэклов складывать в кучу тела мертвых. Куча эта уже огромная, выше любого живого спэкла, но на нее продолжают бросать новые трупы. Живые ходят с опущенной головой и стиснутыми губами.