Он стоит рядом с лошадью, как-то странно держа руку, и я слышу грохочущее в его Шуме Виола! и немножко боли, и пронизывающее все его мысли смятение, но в моей собственной голове такая каша, а сердце колотится так громко, что я не могу толком ничего разобрать.
— ТОДД!!! — Я подбегаю, а его Шум открывается еще шире и словно окутывает меня одеялом, и я хватаю его и прижимаю к себе, прижимаю так крепко, словно никогда больше не отпущу.
Он вскрикивает от боли, но второй рукой все равно обнимает, обнимает, обнимает…
— Я думал, ты умерла, — говорит он, дыша мне в шею, — ох, господи, Виола, я так боялся, что ты умерла…
— Тодд, — твержу я, не в силах вымолвить ничего, кроме его имени. — Тодд, Тодд!
Он охает, и его Шум так громко взрывается болью, что я чуть не слепну.
— Твоя рука… — Я отстраняюсь.
— Сломана, — выдыхает он, — там…
— Тодд? — Мэр стоит прямо за нами и строго смотрит на Тодда. — Ты сегодня рано.
— Рука! Это спэклы…
— Спэклы?! — вскрикиваю я.
— Перелом, похоже, серьезный, — встревает мэр. — Надо немедленно показать тебя врачу.
— Пусть его вылечит госпожа Койл!
— Виола, — говорит мэр, и я слышу удивление в мыслях Тодда: почему наш заклятый враг так спокойно со мной разговаривает? — Твой лечебный дом слишком далеко. Тодду будет тяжело туда добраться.
— Я пойду с тобой! Я же теперь ученица!
— Кто? — Шум Тодда воет от боли, как сирена, но он по-прежнему переводит взгляд с мэра на меня и обратно.
— Что происходит? Откуда вы знаете…
— Я все объясню позже, — отвечает мэр, беря Тодда под здоровую руку, — когда мы тебя вылечим. — Он оборачивается ко мне: — Приглашение на завтра в силе. А сейчас тебе нужно торопиться на похороны.
— Похороны? — не понимает Тодд. — Какие еще похороны?
— Завтра, — строго повторяет мне мэр, уводя Тодда.
— Погодите…
— Виола! — кричит Тодд, вырываясь из хватки мэра, но тут же падает на одно колено от резкой боли — боль эта так отчетливо гремит в его Шуме, что даже солдаты на площади останавливаются, услышав ее.
Я бросаюсь на помощь, но мэр преграждает мне путь.
— Ступай, — говорит он, и по его тону ясно: спорить с ним нельзя. — Я помогу Тодду, не переживай. Иди на похороны и попрощайся с подругой. Завтра Тодд будет как новенький, вот увидишь.
Виола? — снова звучит в Шуме Тодда. Он с таким трудом сдерживает слезы боли, что и говорить уже не может.
— Завтра, Тодд, — громко говорю я, пытаясь разобраться в его Шуме. — Увидимся завтра.
Виола! — опять вопит его Шум, но мэр уже тащит его прочь.
— Вы обещали! — кричу я вдогонку. — Помните, вы обещали!
— Ты тоже, — с улыбкой отвечает мэр.
«Разве?» — думаю я.
А потом они скрываются из виду, как будто ничего и не было.
Но Тодд…
Тодд жив.
Я на минуту пригибаюсь почти к самой земле, пытаясь свыкнуться с этой мыслью.
— С тяжелым сердцем, полным скорби, предаем мы тебя земле…
— Вот. — После слов священнослужительницы госпожа Койл берет мою руку и насыпает в нее немного земли. — Брось это на крышку гроба.
Я недоуменно смотрю на землю:
— Зачем?
— Чтобы каждый принял участие в погребении. — Она показывает мне место среди других целительниц и учениц, собравшихся у могилы.
Мы по очереди проходим мимо, бросая по горсти сухой земли на деревянный ящик, в котором теперь спит Мэдди. Все меня сторонятся.
Кроме госпожи Койл, никто со мной не заговаривает.
Они винят в ее смерти меня.
Я тоже.
На похороны собралось больше пятидесяти женщин: целительницы, ученицы, пациентки. Со всех сторон нас оцепляют солдаты — их куда больше, чем нужно. Мужчины, включая отца Мэдди, стоят по другую сторону могилы. Ничего грустнее, чем скорбящий Шум отца, я в жизни не слышала.
Мое чувство вины усиливается еще и оттого, что в основном я думаю о Тодде.
Вспоминая его Шум теперь, я гораздо яснее чувствую в нем смятение. Представляю, каково ему было увидеть меня в объятиях мэра, услышать его дружеский тон…
Хотя все это объяснимо, я опять чувствую себя виноватой.
Бросаю горсть земли на гроб Мэдди, и госпожа Койл берет меня за руку:
— Пойдем поговорим.
— Он хочет сотрудничать ? — спрашивает госпожа Койл, держа в руках чашку чая.
Мы сидим в моей спальне.
— Да, он восхищается вами.
Она приподнимает брови:
— Вот как он теперь заговорил?
— Знаю, знаю. Звучит странно, но вы бы его слышали…
— О нет, речей нашего президента я наслушалась вдоволь.
Я откидываюсь на спинку кровати:
— Ведь он мог заставить меня выдать ему все сведения о кораблях. Но пока он вообще ни к чему меня не принуждает. — Я отвожу глаза. — Даже разрешил завтра увидеться с другом.
— С Тоддом?
Я киваю.
— Я отвожу глаза. — Даже разрешил завтра увидеться с другом.
— С Тоддом?
Я киваю. Ее невозмутимое лицо ни капельки не меняется.
— Выходит, теперь ты ему благодарна?
— Нет. — Я растираю лицо ладонями. — Я видела, на что способна его армия. Видела собственными глазами.
Наступает долгая тишина.
— Но? — спрашивает госпожа Койл.
Я не смотрю на нее:
— Но он приказал повесить убийцу Мэдди. Казнь завтра в полдень.
Она презрительно фыркает:
— Конечно, ему ведь ничего не стоит убить еще одного человека, отнять еще одну жизнь! Так, по его мнению, можно решить любую проблему.
— Он вроде бы искренне говорил.