— Даже если никто этого не хочет. — Мои веки начинают смежаться. Я с трудом их разлепляю и только тогда до меня доходит, что я сказала это вслух.
Мэр вновь улыбается:
— Последнее время мне часто приходится это говорить, Виола. Война кончилась. Я тебе не враг.
Я поднимаю на него удивленный и сонный взгляд.
Я боюсь его. Честное слово.
Но…
— Вы были врагом женщин Прентисстауна, — говорю я. — И всех жителей Фарбранча.
Его лицо неуловимо каменеет, и ему явно не хочется, чтобы я это заметила.
— Сегодня утром в реке обнаружили труп, — говорит он. — Труп с ножом в горле.
Я изо всех сил стараюсь удержаться, чтобы не вытаращить глаза: не помогает даже корень Джефферса.
— Вероятно, смерть эта вполне объяснима. У жертвы определенно были враги.
Я вспоминаю, как сделала это…
Как вонзила нож…
И закрываю глаза.
— Что же до меня, — говорит мэр, — то война кончена. Моя военная служба подошла к концу, теперь моя задача — править и объединять людей.
Ну-ну, объединять, разлучая, думаю я, но дышу все медленней, а белый цвет стен вокруг становится все ярче и ярче — он не слепит, он мягкий и ласковый, в нем хочется утонуть и спать, спать, спать. Я еще глубже погружаюсь в подушку.
— Что ж, я пойду, — говорит мэр. — До скорых встреч.
Я начинаю дышать ртом. Со сном бороться уже невозможно.
Мэр видит, что я уплываю.
И делает ужасно странную вещь.
Он подходит ближе и почти заботливо накрывает меня простыней.
— У меня к тебе последняя просьба.
— Какая? — спрашиваю я, не открывая глаза.
— Зови меня Дэвид.
— Что? — Язык едва ворочается.
— Я хочу, чтобы ты сказала: «Спокойной ночи, Дэвид».
Из-за лекарства я совершенно не владею собой, и слова слетают с губ без моего ведома:
— Спокойной ночи, Дэвид.
Сквозь дымку наркотического сна я вижу, что мэр выглядит удивленным… и даже немного расстроенным.
Однако он быстро берет себя в руки:
— И тебе, Виола. — Он кивает и шагает к двери.
Тут до меня доходит, в чем дело, что именно в нем изменилось.
— Не слышу вас, — шепчу я.
Он замирает и оборачивается:
— Я сказал: «И тебе…»
— Нет, я про другое, — кое-как выдавливаю я. — Я не слышу ваших мыслей.
Мэр вскидывает брови:
— Ну еще бы.
Я засыпаю прежде, чем за ним закрывается дверь.
Я сплю долго, очень долго, а когда открываю глаза, комната уже залита солнечным светом, и я пытаюсь понять, что произошло на самом деле, а что мне приснилось.
(…отец протягивает руку и помогает мне забраться по лестнице в люк. «Добро пожаловать на борт, шкипер…»)
— Ты храпишь, — произносит чей-то голос.
«Добро пожаловать на борт, шкипер…»)
— Ты храпишь, — произносит чей-то голос.
На стуле сидит Коринн и так быстро орудует иголкой над тканью, что кажется, это чьи-то чужие и злые руки летают над ее коленями.
— Неправда, — говорю я.
— Ей-богу, как корова в охоте.
Я сбрасываю одеяла. Кто-то сменил мне повязки, и резкая боль в животе исчезла — видимо, швы наложили заново.
— Давно я сплю?
— Больше суток. — В ее голосе слышится укор. — Президент уже дважды присылал людей — справиться о твоем здоровье.
Я кладу руку на бок и осторожно щупаю рану. Боли почти нет.
— Что же, тебе нечего на это сказать? — вопрошает Коринн, яростно работая иголкой.
Я хмурюсь:
— Что тут скажешь? Я его первый раз в жизни видела.
— Зато он хорошо тебя знает, не так ли? Ай! — Она шипит и сует в рот уколотый палец. — Все это время мы сидим взаперти и даже на улицу выйти не можем!
— А я тут при чем?
— Ты ни при чем, дитя мое. — В палату заходит госпожа Койл и строго смотрит на Коринн. — Никто здесь тебя не винит.
Коринн встает, вежливо кивает госпоже и молча выходит за дверь.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает госпожа Койл.
— Голова кружится. — Я немного приподнимаюсь на руках — получается гораздо лучше. Ноги не очень-то гнутся, но в конце концов мне удается встать и даже пройтись до двери.
— Не зря Мэдди говорит, что вы — лучшая целительница в городе! — с восхищением говорю я.
— Мэдди никогда не лжет.
Госпожа Койл провожает меня по белому коридору к туалету. Когда я выхожу оттуда, мне протягивают белую рубашку — она теплей, длинней и вообще приятней, чем рубашка с завязками на спине. Я переодеваюсь, и мы идем обратно в палату, меня немного шатает, но все же я иду.
— Президент интересуется твоим здоровьем, — говорит госпожа Койл, придерживая меня рукой.
— Коринн уже сказала. — Я тайком кошусь на нее. — Это все из-за новых переселенцев. Я знать не знаю мэра! Я не на его стороне.
— О! — Госпожа Койл заводит меня обратно в палату и укладывает на кровать. — Так ты признаешь, что есть разные стороны?
Я откидываюсь на подушку, крепко прижимая язык к зубам.
— Вы мне нарочно вкололи две дозы Джефферса, чтобы я не смогла долго с ним разговаривать? — спрашиваю я. — Или чтобы я не успела рассказать ему лишнего?
Она одобрительно кивает, словно хвалит за сообразительность:
— Если я скажу, что и то, и другое — правда, ты ведь на нас не обидишься?
— Могли бы и спросить для начала, — говорю я.
— Времени не было, — отвечает госпожа Койл, садясь на стул рядом с кроватью. — О Прентиссе мы знаем только из истории, а история эта — очень, очень скверная. Что бы он ни говорил о новом мире и новом обществе, лучше заранее подготовиться к беседе с таким человеком.